Влад еще пытался выкрутиться. Их учили инструкторы выбираться из затонувшей машины, дождавшись когда она наполнится водой, — только тогда дверца поддавалась напору, когда сравнивалось давление внутри и снаружи. Он теперь словно сидел в этой затонувшей машине своей самоуверенности и наблюдал, как вода поднимается до колен, до пояса, до шеи, и ждал момента, когда надо начинать всерьез трепыхаться, выдавливая ногами дверь. Еще момент не наступил. Пока что он только наблюдал за тем, как в СМИ, словно вместе с мутной водой в машину, вливаются дезинформация и крохи достоверных сведений. Когда информационное поле переполнится как салон машины, тогда и надо действовать более решительно.
Отец подошел тихонько сзади. Тахта нелепо стояла изголовьем к двери, и он заметил на экранчике телефона перечень рейсов и доступных билетов до Стамбула.
— Что, намылился к своей шалаве? С родителями побыть не можешь? Вырастили сына, нечего сказать! Кинет денег, и только его и видели. Разве это нам от тебя нужно? Ни тепла, ни души…
Влад промолчал, что на «кинутые» деньги батя достроил и отремонтировал дом, купил новую моторку и машину. Он не хотел попрекать, давал деньги не для того, чтобы затем испрашивать за них вечное уважение и почитание. Давал по велению души, видел, как старикам стало удобно жить после ремонта, но большего, чем только лишь деньги, дать не мог и понимал обиду отца.
В самом деле теплота из отношений ушла. Алена к его родителям не привязалась, увидев их лишь однажды во время первого и последнего визита к ним в дом на Молочной балке. Возникло молчаливое обоюдоострое отторжение. Однако для Влада ее мнение не стало решающим в его отстраненности от родного дома, старинные камни которого покрыты теперь свеженькой штукатуркой, дома, заставленного отцовскими поделками по дереву, моделями кораблей, завешенного мамиными рукодельными ковриками и вышивками, шторками, с кошкой Муськой — вечно дряхлой и вечно живой, псом Шариком, маленьким черно-белым веселым барбосом, охраняющим подходы ко входной двери по узкой бетонной дорожке под густой виноградной сенью, с заросшим садом, где плодоносят инжир, груши и гранат.
Нет, чувство опустошенности, внутренней потерянности не позволяло ему быть прежним. Считается, что человек меняется с возрастом. Влад убедился в другом: если и происходят изменения, то лишь физиологические. В двенадцать он мог кинуться в драку на любого обидчика и сделал бы это и в свои тридцать восемь, только уже используя не одни кулаки, а весь свой наработанный за годы службы опыт — вот и вся разница. А критерии, по которым он приговорил бы своего врага, остались абсолютно прежними. Не меняется человек, только черты характера приобретают более яркий окрас, как у цветка в момент наибольшего раскрытия бутона. А затем все сходит на нет, меркнут краски, жухнут лепестки и опадают. Остаются слабые отблески былого характера и силы, но человек все тот же внутренне.
Влад в своем самокопании пришел к выводу, что он и был пустоцветом. Расцвел пышно и бурно, а плодов как не было, так и нет. И все с разочарованием отвернулись, в том числе и родители. Ожидания были большие, а на выходе тишина и паутина, подернувшая взгляд некогда ярких и живых глаз. Не зря его в Центре прозвали Философом, сократив позывной до собачьего Филя.
Кого-то, как отца Влада, ударили девяностые своим кровавым и чугунным молотом, а Влада накрыла Крымская весна, ставшая для него монотонным осенним дождем, переросшим в стамбульские закаты и рассветы. Он силился понять, где просчитался и почему казавшаяся прямым путем жизнь вдруг сбилась на узкую тропинку, заросшую по обочинам колючками, цепляющимися за душу напоминанием о прошлом открытом и ясном пути.
Он не делал ничего предосудительного, выбирал профессию, как и его одноклассники, ориентируясь на ту данность, в которой они родились на Украине. Следом за родителями, как правило российскими моряками ЧМФ, они твердили, что скоро все изменится, однако в школе им внушали другое, и сомнения закрадывались, вползали холодным ужом под рубашку. Злое время искушений и сомнений. Налить бы воды в песочные часы того времени, замедлить, склеить секундные и минутные стрелки. Но никто не знает, как добраться до того судьбоворотного механизма.
— Пока не уезжаю, — пожал плечами Влад и захлопнул обложку телефона, поднимаясь с кровати, глянул на отца затравленно: — Ну что, где сегодня у вас посиделки? У Боцмана или Петровича? Выпить бы…
— А ты не слишком злоупотребляешь? — отец сменил обличительный тон на озабоченный. — Чего как в воду опущенный?