— Кто это? — Глеб носком сапога указал на распластанного на полу человека. — А то я с утра по всей станице ищу одного. Возможно, того самого, кого мы ищем с тобой оба. Не он?
— Он самый. Посади-ка его, Капустин.
Капустин подхватил Ягунина под мышки, подволок к лавке и усадил безвольное тело в угол. Голова Мишки встряхнулась и повисла. Из носа и из уголка рта на рубашку стекала кровь.
— Не может быть!
Гаюсов с сонным удивлением взглянул на Ильина, который, стиснув челюсти, в упор всматривался в окровавленное лицо.
— Кто этот человек, Буров? Он признался?
Гаюсов растянул губы в улыбке:
— Нет нужды ему признаваться. Чекист. Мой старый знакомый. Между прочим, сегодня у нас с ним третья уже встреча. И наверняка — последняя.
Прислонив голову к стене, Мишка тяжело дышал. Розовый пузырек появлялся и тотчас лопался у его губ. На Глеба он не взглянул, хотя по голосу узнал тотчас. «Не все ли равно, — сказал себе Мишка. Он был в каком-то отупении — боль в затылке мешала думать. — Двое ли, один ли Гаюсов. Теперь все едино — каюк…»
— Поразительно, — тихо проговорил Ильин. — Представь себе, Борис, именно этот субъект выследил меня в Самаре.
— Да ну? — удивился Капустин и радостно рассмеялся. — Надо же так!
Гаюсов прикрыл ресницами глаза, покосился на Мишку, потом на Ильина.
— Странное совпадение, верно? — сказал он, растягивая слова как бы в задумчивости.
— Да, удивительное… — Глеб достал кисет, свернул самокрутку. Гаюсов чиркнул зажигалкой-патроном. Глеб глубоко затянулся, пустил дым в сторону Ягунина. — У меня с ним, кроме всего прочего, есть и сугубо личные счеты, — сказал он, щурясь от едкого дыма. — Представь себе, он преследовал мою племянницу, Шурочку…
— Что, из-за тебя?
— Вряд ли. По-моему, он… В общем, девушка хороша собой, а у коммунистов, как известно, взгляды на отношения с прекрасным полом простые.
— Заткнись! — с ненавистью прохрипел Мишка.
Гаюсов и Ильин иронически переглянулись.
— Его, конечно, в расход? Когда хотите? — Ильин, морщась, обрывал у цигарки неровно горящий край. Он не заметил, как внимательно посмотрел на него Гаюсов.
— А тебе зачем? Тоже поговорить с ним хочешь, как мы?
— Еще чего… — Тонкое лицо Ильина выразило отвращение. — Извините, в заплечных дел мастерах не состою. У меня просьба к тебе, Борис. Помнишь, я отказался прикончить еврейского мальчишку?
— Помню, помню, — хмыкнул Гаюсов. Капустин заулыбался и пригладил ладонью белобрысый чуб.
— Разрешение, конечно, надо бы взять у Матцева, но он сейчас в штабе, и бог знает, когда там кончат заседать. А просьба такая: разреши именно мне расстрелять его. Самому.
Помрачневшее лицо Гаюсова сказало Глебу, что вряд ли члену следственной комиссии предложение его понравилось.
— Мой-то счет к нему покрупнее, — сказал угрюмо Гаюсов. — Ладно, я не против. Честь семьи, понимаю. Но в удовольствии себе я не откажу. Хочу полюбоваться, как он на коленях будет ползать. Как начнет слезы с соплями мешать.
— Не дождетесь, гады. — В горле у Мишки булькнуло, он закашлялся и обмяк.
— Договорились? — Глеб бросил цигарку в ведро. — Дайте только мне знать заранее. Допрашивать еще долго собираешься? По-моему, сейчас это бесполезно.
— А! — Гаюсов махнул рукой и вдруг схватился за щеку около глаза. — Черт… Нервы. Задергало… Ух, боль какая!
— Минутку! — Глеб расстегнул шубу и снял с пояса обтянутую сукном фляжку. — Ну-ка, хлебни скорей.
Гаюсов сделал несколько звучных глотков. Крякнул.
— Уфф! Неужели коньяк? Глеб, откуда?
— Оставь себе, лечись. Тебе сейчас нужно тепло. Компресс… Впрочем, для него и самогон годится.
— Спасибо, дружище. — Гаюсов указал пальцем через плечо на Мишку. — Капустин, отволоки его в камеру. Руки, ноги свяжи. Запри как положено. Часового смени…
Выходя следом за Ильиным в коридор, Гаюсов положил ему руку на плечо.
— Что ты такую тяжесть таскаешь? Не шуба, а медведь на плечах.
— Люблю, когда тепло с гарантией, — усмехнулся Глеб. — Полы, как видишь, отрезал и уже променял. Думаешь, коньяк у меня откуда?
— Вряд ли мы нынче пустим чекиста в расход, раздумчиво проговорил Гаюсов. — Без Матцева нельзя. А мне, ты прав, надо бы отлежаться с этой… Невралгия, вспомнил!.. Думаю, завтра утром проведем еще допрос — и финита ля комедия. Надоел он мне, этот сопляк, до колик в желудке.