– Это не по-людски, – говорит Дэвид. – Ебаный урод.
– Он не был плохим человеком, просто безответственным. Так и не повзрослел.
– И все равно это совсем не по-людски. А на что он тратил деньги?
– На наркотики, шмотки, билеты на поезд до Лондона, чтобы найти там потенциальных «агентов», опять на наркотики. Не знаю. У него была другая ментальность, не как у нас с мамой. Мы привыкли быть бедными и неплохо с этим управлялись. Просто не покупали предметы роскоши, да как-то даже и не думали, что когда-нибудь станем покупать. Когда я была совсем маленькая, у нас была Рождественская Жестянка. Мы клали в нее всякую лишнюю мелочь, бабушка тоже кой-чего добавляла, и на каждое Рождество у нас была какая-нибудь вкуснятина и все такое – в дни перед праздником мы выкладывали это добро на стол, просто чтобы полюбоваться. В том году, когда Роб поселился с нами, он изобрел систему долговых расписок, согласно которой мог одалживать деньги из Рождественской Жестянки, если клал в нее расписку и потом возмещал деньги. В конце года там оказалось штук сорок расписок на общую сумму фунтов в сто и никаких денег.
Шантель передает Дэвиду косяк.
– Господи, знаете, что я лучше всего буду помнить об этом нищем времени? – продолжает она. – Все эти невидимые барьеры – магазины, куда ты никогда, никогда не сможешь зайти, потому что никогда не сможешь себе позволить хоть что-нибудь в них купить. Продуктовые лавки для гурманов, универмаги, огромные магазины игрушек – как в фильмах про Рождество… и знаете что? Даже если мне было известно, где найти такой магазин игрушек, я все равно не могла туда войти, потому что всегда покупала вещи только в грошовых лавках или на рынке… Даже «Дабл-Ю-Эйч-Смит» был для нас слишком шикарным. Когда я пошла в единую среднюю школу, нам разрешили пользоваться шариковыми ручками, и мама достала мне кучу ручек, бесплатно прилагавшихся к каталогу «Аргос», и ей казалось, что она очень умная, раз нашла бесплатные ручки, но, конечно, в школе все просто обозвали меня бомжихой.
– У меня были ручки из букмекерской конторы. Мне их дедушка приносил, – улыбается Дэвид. – Он считал себя большим оригиналом. Фактически, я помню, что когда был очень маленьким, то рисовал карандашами на букмекерских карточках,[46] потому что их можно было достать за бесплатно, а простую бумагу – нет, и я постоянно расстраивался из-за того, что в мои рисунки вплетается чья-то писанина.
Шантель смеется.
– О боже, а я помню время, когда «Топ Шоп» и «Мисс Селфридж» казались невероятным шиком и мне не разрешалось туда ходить. Я всегда покупала шмотки и школьную форму в «Джексонз Уэрхаус», где можно было найти школьный джемпер фунта за два и юбку за полтора.
– Я помню «Джексонз Уэрхаус», – кивает Дэвид. – Школьную форму я тоже там покупал. – Он смеется. – А первые часы мне купили на рынке – это был подарок от дедушки, – и стоили они фунта три. Однако я очень любил эти часы. У нас в семье все было точно так же – денег вообще не было, вот только мой старикан постоянно копил и раз в несколько месяцев брал нас в магазин излишков военного имущества, так как считал, что все мы станем солдатами – все, даже моя сестра. У каждого из нас была маленькая военная форма, огромные сапоги, маскировочный грим, перочинный нож, карманный фонарик и камуфляжная сеть, и в субботу вечером мы съедали по «Уимпи»,[47] смотрели «Команду «А», а потом разбивали в гостиной палатку и играли в Северную Ирландию.