— Ну, Шурик, как напарник?
Шурик — дитя стройки — в ответ почему-то прошептал:
— Перевоспитывается.
— Отлично! — Павел Степанович был искренне рад удивительным достижениям своего метода.— А почему ты говоришь шепотом?
Шурик кивнул головой в сторону окна.
— Напарник спит.
— Спит?!
У окна на сложенных ровными рядами утеплителях посапывал вновьвлившийся.
Со стороны могло показаться, что Павел Степанович разъярился. Но это только так казалось, потому что недавно состоявшийся разговор Павла Степановича с Клавдией, наоборот, привел его в достаточно благоприятное состояние духа, благоприятное для встречи с сознательным сопротивлением исправляемых элементов, временно вливающихся в его родной коллектив. Подобное состояние духа всегда вызывало в Павле Степановиче подъем лекторской энергии, а также политического, с точки зрения текущего момента, сарказма. Павел Степанович в. такие моменты был убедителен, как никогда. Ему ничего не стоило убедить и самого себя, и других в превосходстве социалистического метода строительства, как это было, например, в момент встречи с зарубежной делегацией из дружественной Польши, когда одна особо рьяная дамочка пыталась доказать Павлу Степановичу, что совмещенный санузел «есть нонсенс для семьи, когда она большая». Павел Степанович привел в пример большую семью народов всего Союза, общественную баню своего города и вывел, что в жизни всегда есть место подвигу. Это потом, по вечернем размышлении, Павлу Степановичу показалось, что с последним доводом он малость перегнул. Но таково было течение мысли Павла Степановича, а мысль он не любил останавливать. Павел Степанович стоял над разлегшимся на утеплителях Верзилой и стремительно переходил от факта к факту:
— ...в то время, как наши космические корабли бороздят просторы Вселенной...— голос Павла Степановича просто по-мхатовски гремел в минуты пауз, когда паркетная цикля, наконец, замолкала. В подобные мгновения Павел Степанович вдохновенно представлял себя, например, за штурвалом космического корабля «Восток», хотя ни в одних кинокадрах нельзя было углядеть, есть ли на самом деле в космическом корабле штурвал или нет? Или представлял себя, например, идущим по красной ковровой дорожке, устилающей аэродром, с развязавшимся на левом ботинке шнурком! Не замечавшим ничего, кроме впереди встречавшей Государственной Комиссии. Или, например, видел себя едущим в открытом автомобиле по рукоплещущим улицам столицы дружественного государства.
— ...И недаром все континенты рукоплещут труженикам нашего Большого балета...— продолжал логично выг строенную мысль Павел Степанович с более доходчивыми и убедительными сравнениями.
Понимая, что не все пока еще наши советские люди могут похвастаться даже одинаковым средним образованием, Павел Степанович не гнушался спуститься с высот ораторского искусства до простоты и ясности народных присловий, которыми рабочий люд испокон веков руководствовался в жизни:
— Народная мудрость учит: «Терпение и труд все перетрут» — раз! — Павел Степанович для большей наглядности любил загибать пальцы руки.— «Кончил дело — гуляй смело» — два! «Без труда не вытащишь и рыбки из пруда» — три! «Работа не волк...» Э... Это не надо!
Шурик впервые был свидетелем такого уровня ораторского искусства. Казалось, давно избитое и знакомое в устах Павла Степановича играло новыми гранями, убеждало...
— К черту! — сорвался со своего места доселе дремавший на ворохе опилок Верзила.— Мне все это до лампочки!
Растолкав в гневе корзины с собранными Шуриком опилками, натянув на глаза кепку, Верзила стремительно выскочил из двухкомнатной квартиры.
Верзилу тоже можно было понять. Ему захотелось есть. Его желудок настойчиво требовал не духовной пищи, а очень даже материальной. И вовремя.
* * *
Потому что загремел набат, вернее, рельса, подвешенная у душевой. Настало время обеда.
Любопытно, что в памяти многих до сих пор остался явный признак прекрасных шестидесятых: утром, в обед и вечером по всему городу Энску гудели заводские гудки, дававшие людям знать о начале и конце рабочей смены, о времени обеденного перерыва.
Мальчишки, без устали гонявшие во дворе в футбол, и девчонки, прыгавшие через веревочку и игравшие в куклы по этим гудкам узнавали, что вот-вот придут домой родители, утихомиривались в своих игрищах, принимали вид добропорядочных чад, ждали своих пап и мам на пороге дома.
Заводские гудки были городскими часами: они меряли жизнь, вели отсчет, они сами были частью жизни из прекрасного Далека...
Гремела рельса, возвещавшая время обеда. Казалось, вся страна усаживалась со своими «ссобойками» у мартенов, у прядильных и ткацких станков и обедала. А в общем-то, так оно и было на самом деле. Все делалось сообща: сообща работалось, сообща отдыхалось. Все было просто, все было ясно.
Крановщики башенных кранов быстро покидали свою верхотуру, шоферы выпрыгивали из кабин своих самосвалов, каменщики отирали пот со лба и откладывали в сторону свои мастерки, прорабы и бригадиры прятали свои наряды в замусоленные папки — время Обеда!
Как изголодавшийся и потому встревоженный зверь, услыхавший рык своего племени, призывающий к трапезе, Верзила мчался навстречу милицейскому «воронку», развозившему обеды для пятнадцатисуточников, страждущих во временных трудовых коллективах. Он метался из стороны в сторону, пока по запаху не уловил правильное направление.
Капитан Суворов Василий Александрович самолично следил за раздачей пищи. Что поделаешь, и это тоже его обязанность!
Старичок, интеллигентного вида выполнял сегодня обязанности разносчика. Подставив под черпак повара большую суповую миску, он внимательно следил за объемом наливаемого красного борща. Когда ему казалось, что порция была в норме, он с осторожностью канатоходца переносил миску клиенту. В данном случае
Точнее, только грядущие поколения смогут познать, что есть общепитовское варево, тогда же настоящие повара знали цену своей профессии и варили настоящий красный борщ на славу.
Расположившись за поставленным на «попа» ящиком, расстелив на нем, как положено, газетку, Верзила благостно готовился и проверял меню. Итак, борщ - раз! На второе был в тот день подаваем свиной шашлык - два! И - три…
Верзила встревожился: он не увидел перед собой компота:
— А компот?! — возмутился он.
— Компот! — дал команду повару уставший капитан Суворов.
Верзила радостно потирал руки. Именно этот жест вызвал в Василии Александровиче некоторое гигиеническое беспокойство:
— Руки?
Верзила интуитивно поднял руки вверх.
— Руки — мыли?
— Ах, да-да-да... Верзила быстренько снялся с места и почти бегом побежал к водопроводному крану, торчащему из стены новостройки.
«Спасибо легавому, что напомнил»,— хитро думал он, поплескав руки под струйкой воды, потом тайком вытащил из большого внутреннего кармана, служившего своего рода тайничком, «чекушку» беленькой. Одним глотком принял законные пятьдесят граммов и вновь спрятал бутылку в «тайничок». Оглянувшись — не следят ли? — он к своей радости увидел стоящего спиной к нему капитана милиции. Тот отгонял назойливых и голодных мух от обеда, вовсе не им предназначенного.
Шурик «обедал» неподалеку. Его обед был значительно скромнее: батон да бутылка нежирного кефира. И по всему было видно, что привычный обед Шурику сегодня совсем не нравился.
А Верзиле нравилось, дразня, наблюдать за Шуриком, хотя по-настоящему его внимание было отдано только обеду.
Капитан Суворов скомандовал повару и сопровождающему:
— На песчаный карьер!
Верзила легкой трусцой вернулся к своему обеденному «столу», уселся, потирая руки в предвкушении сытной трапезы, и сказал: