Старик схватился за грудь.
Иван вскочил, но старик остановил его движением руки, достал из резной деревянной коробки на столе двухцветную капсулу и проглотил. Замер, закрыв глаза.
На виске у него билась жилка. Левая щека подергивалась.
Иван неловко стоял возле стола, не зная, звать ли помощь или просто ждать.
Старик открыл глаза.
— Садитесь, Иван. Извините за то, что вспылил. В моем возрасте это неприлично.
— В вашем возрасте это опасно, — сказал Иван. — Я позову кого-нибудь.
— Я сказал — сядьте. У меня все пройдет. Уже прошло, — старик несколько раз глубоко вздохнул. — Прошло.
Иван сел в кресло.
— Вы извините меня… — тихо сказал старик.
— За что?
— За то, что напомнил…
— А я и не забывал. После того как меня оттуда уволокли, я долго думал. Меня отправили в дом отдыха, в сосновый бор к озеру. А после завтрака брал блокнот, ручку, шел на дальний берег и рисовал, чертил, считал… Если бы сразу пошел внутрь. Столько-то убито моими парнями, столько-то вывезено. После первого неудачного разговора со Старшим Администратором — плюс столько к потерям. Вход через дверь… атака через окна… плюс десять процентов к потерям… минус десять процентов… Даже после начала перестрелки я мог спасти несколько сотен человек. Не менее трех сотен… Не менее трех сотен, понимаете? Вы думаете, я этого не знал? Не понял? Но не это самое странное, Василий Кузьмич. Странное то, что я не знаю… честно, не знаю, как бы я поступил сейчас, если бы меня отправили сейчас к тому самому офису Службы Спасения. Я бы пошел на рывок? Я бы выкосил всех возражающих, а детей пинками согнал бы в автобус, спасая им жизни? Или все так же пытался бы переубедить того белобрысого подонка? Я не знаю. Я даже не могу себе представить, что должен был бы сделать. Посмотреть отвлеченно, со стороны, как можно холоднее, и сказать себе, что по Акту о Свободе Воли я не имел права навязывать что-либо предавшимся. Не имел права. Все просто. Я чист. Я получил выговор по итогам всего происшествия не за то, что не вывез детей, а за то, что ударил Старшего Администратора и полез в здание. Ну и потерял своего замкомвзвода. За прапора, которого я даже по фамилии не запомнил, мне вломили от имени командования, а за удар — по просьбе регионального офиса Службы Спасения… Я поступил правильно, чего же у меня до сих пор все внутри не на месте? Почему я себя ненавижу за тот день и не могу понять, ненавижу себя за то, что не спас три сотни жизней, или за то, что сам остался жив? Я и в Конюшню согласился идти, чтобы отвлечься, забыть о том дне. И почти забыл. Совсем недавно вспомнил, снова увидел во сне и понял, что ничего не изменилось, что я так и остался перед зданием, рассматриваю ту корявую надпись и пытаюсь придумать, как поступить. Как будет правильно-правильно-правильно… И не могу ничего придумать, — Иван ударил себя кулаком по колену и замолчал.
— Извините, — сказал старик. — На самом деле — извините.
— Пошел ты… — пробормотал Иван. — Оставь меня в покое…
— Хорошо, — кивнул старик.
Дверь открылась, и вошел один из охранников.
— Проводи нашего гостя в его комнату, — сказал старик. — Предложи снотворное.
— В жопу…
— Не предлагай. Проводи и проследи, чтобы его не беспокоили. Отдыхайте, Иван!
Иван встал, пошел к двери.
За спиной щелкнул селектор.
— Ну что? — спросил старик.
— Он назвал три имени и два адреса. Больше не знает ничего.
Иван услышал крик, непрерывающийся крик боли.
— Вы в этом уверены? — Голос старика не дрогнул.
— Уверен.
— Отпустите его, — сказал старик ровным голосом.
— Хорошо.
— И запись допроса принесите мне.
Иван вышел из кабинета, забрал свой пистолет и магазины, прошел за охранником по коридору, подождал, пока он открыл дверь, вошел внутрь.
Лег, не раздеваясь, на не расстеленную кровать, снял пистолет с предохранителя, передернул затвор. Патрон отлетел в сторону, ударился о стену. Круль все сделал по-настоящему, даже патрон в стволе. Все знает, все понимает.
Дуло медленно повернулось к Ивану, заглянуло ему в лицо.
«Умиротворитель» не станет возражать и пытаться остановить стрелка. Пистолетам не свойственно думать за людей. Патрон в стволе, палец на спуске, пистолет обязан подчиниться и выстрелить, ударить по капсюлю, выплюнуть пулю. А куда она полетит — в грудь галата или в лоб бывшего специального агента — это не его дело.
Иван положил на спуск большой палец правой руки.
Одно легкое движение пальца — и он окажется в Аду. Это самоубийство, такое не прощается.