Веризм (итал. verisimo, от vero — истинный, правдивый) — течение в итальянской литературе и искусстве… В основе веристских опер — житейская бытовая драма…
Ленку Мильченко я не видел уже лет, наверное, пятнадцать. Да нет, какой там пятнадцать — больше даже! Собственно говоря — со школы, с самого выпускного вечера. Позднее, когда мы пару раз собирались классом — последний раз на пятнадцатилетие выпуска, а это тоже уже черт-те когда было, — она на эти встречи почему-то не приходила. Конечно, мы слышали друг о друге от общих знакомых, да и раза три или четыре случайно сталкивались в метро и на улице, но по-настоящему, повторяю, не виделись, страшно сказать, сколько лет. А тут вдруг звонит! Немудрено, что по голосу я ее в первый момент и не узнал.
— Господи, Ленка!!! Ленка Мильченко! Какими судьбами?!
— Встретиться хочу… — рассмеялась она. — Когда ты сможешь? Кстати, я уже давно не Мильченко, а Кедрова, и…
— Для меня ты всегда останешься Мильченко, — весело перебил я. — А что касается встретиться, то для тебя — в любое время! Тем более что я до сих пор не женат, а ты, как доносит разведка, в разводе.
— Плохая у вас разведка, товарищ капитан! Я снова замужем. Кстати — опять за своим бывшим мужем.
— Ну вот тебе и раз! — притворно вздохнул я. — В кои веки получил шанс на твое сердце — и на тебе… Кстати, твоя разведка тоже не на высоте — я уже почти четыре года как майор.
— Я все равно в этом ничего не понимаю, Павел, — она еще в школе всегда звала меня полным именем. — Ты прости меня, пожалуйста. Я понимаю, что веду себя как натуральная свинья — ищу тебя только тогда, когда мне нужно. Но мне действительно очень нужно с тобой поговорить. Я сейчас в центре…
Мы договариваемся встретиться через полчаса в кафе на углу Некрасова и Литейного. Мне лично это заведение давно импонирует. Это и от конторы недалеко, и работает оно чуть не до утра, и курить там разрешают, и кондиционер имеется — конец июля все-таки — да и выбор блюд неплохой. Причем сравнительно недорого, что тоже немаловажно для моего бумажника, отнюдь не страдающего хроническим ожирением.
Да-а-а… Надо же — Ленка Мильченко! Сколько все же лет прошло, если быть точным? Семнадцать?.. Нет, больше вроде. Выпускались мы в… черт — в каком же году?!.. а, ну да! А сейчас у нас… Вот это да! А ведь будто вчера…
Школа наша, между прочим, была не совсем обычная, а, как тогда говорили, «с усиленным преподаванием» французского языка. Устроить туда своего ребенка для родителей было делом отнюдь не простым. Так что, хотя находилась она в нашем микрорайоне, маме пришлось-таки — чуть ли не единственный раз в своей жизни! — использовать родственные связи. Уж больно она боялась, как бы ее чадо не связалось с дурной компанией. В «Версале» же — так нашу школу обычно называли в разговорах — с этим было все в порядке. У нас учились, в основном, дети научной и творческой интеллигенции, то есть людей, чьи фамилии частенько были на слуху. Правда, особого значения это не имело, поскольку в те времена кичиться происхождением считалось неприличным.
Однажды я изрядно попортил физиономию сыну ректора одного из крупнейших вузов, но никаких официальных последствий сие деяние не повлекло. Ну, а неофициально он меня чуть позже с двумя приятелями подловил вечером во дворе, когда я с тренировки возвращался, и должок сполна возвратил. А папаша-ректор так ни о чем и не узнал. Шмотками тоже хвастать не позволяли — строго было, даже для девчонок! Форму, правда, старшеклассникам носить было необязательно, но при этом — никаких джинсов, ультрамодных юбок или футболок. Во дворе — ради бога, а в школу — ни-ни! Как-то Маришка Светлова надела золотые сережки, подаренные бабушкой на шестнадцатилетие, — так классная чуть не скандал закатила и заставила их снять.
Ленка же всегда одевалась скромненько — даром что профессорская дочка, ничем особым среди подруг не выделялась, и мне до сих пор непонятно, почему вдруг в девятом классе я — Пашка Орлов, по прозвищу «Тюбик» — влюбился в эту девчонку до беспамятства. Мы жили тогда в одном дворе — в соседних домах. Каждое утро я, уже одетый, стоял у окна и караулил, когда Ленка выйдет из подъезда, а затем кубарем — что там лифт! — скатывался с четвертого этажа по лестнице. Какое это было неземное счастье — идти рядом с ней, неся ее портфель, слушать ее голос, смотреть, как она легким жестом поправляет непослушные волосы. Первая любовь!
Вот только избранница моя никак не проявляла ответных чувств. Ну — ходит, портфель таскает — и что?.. В глубине души ей, конечно, мое внимание льстило — а какой девчонке оно бы не польстило? — но не более. А потом у меня и вовсе соперник объявился — Лешка Алексеев. Он в нашем классе был корифеем от химии (какого черта было тогда идти во французскую школу?) и собирался поступать в Техноложку — как и сама Ленка. Александра Алексеевна — химичка наша — в них обоих души не чаяла, постоянно ставила всем остальным в пример и посадила на первую парту перед своим столом. Постепенно они и на других уроках стали садиться вместе. Я часто перехватывал ее взгляд, обращенный на соседа, и ловил себя на мысли, что на меня она так никогда не смотрела…