Георгий Алексеевич на секунду умолк, прикуривая сигарету, а затем продолжил:
— Если бы вы видели, как соседи по лестничной клетке радовались, когда узнали, что этот урод отсюда съезжает. Да они мне руки готовы были целовать — говорю вам без всякого преувеличения! Еще бы — терпеть такую мразь под боком… А теперь скажите мне: это что — махинация? Если да, то кому в результате этой так называемой махинации стало хуже?.. Нуждающиеся люди получат квартиру, жильцы дома — нормальных соседей, мы заработаем себе на жизнь. Повторяю: кому хуже?!.. А если вас заботит судьба этого быдла — так не извольте переживать. Его уже перевезли в комнату в пригороде, он еще и доплату получил, живыми деньгами. Так что уже жрет где-нибудь водку в компании таких же скотов…
Снова в комнате повисла неловкая пауза. Мещеряков, вероятно, ожидал услышать что-либо от меня, но тщетно. Мне нечего было сказать. Да и не думаю, что моему собеседнику сейчас нужны какие-либо контраргументы. Он сделал пару глубоких затяжек и вновь заговорил:
— Это, так сказать, с точки зрения высокой морали. А с юридических позиций… Эта мразота, получив задаток, попыталась улизнуть. Не скрою — пришлось провести определенную… воспитательную работу. А что прикажете делать в данной ситуации? В милицию обращаться с официальным заявлением?.. Вам-то, надеюсь, не надо объяснять, что никто в вашей системе подобным вопросом заниматься не станет, — у милиции своих забот хватает. И ваша фирма сейчас зря копья ломает, поскольку все ваши робкие попытки инкриминировать мне что-либо заведомо обречены на провал.
— Это почему? Вы хотите сказать, что у вас все чинно и законно?
— Разумеется, нет. В нашей бесподобной стране невозможно делать бизнес, не нарушая хоть какой-нибудь законодательный акт — будь то статья Уголовного кодекса или ведомственная инструкция по технике безопасности. В любом случае чем-то приходится поступаться. Недаром же говорят, что у нас законы существуют не для того, чтобы их соблюдали, а для того, чтобы при необходимости иметь некий рычаг воздействия — или на организацию, или на конкретного человека…
Георгий Алексеевич обводит глазами комнату в поисках места, куда можно выбросить догоревший окурок, затем просто бросает его на пол, раздавив каблуком, и возвращается к начатой беседе:
— Вот вы, Павел Николаевич, что — никогда не нарушаете закон? В служебной деятельности, я имею в виду?
— Для дела — бывает.
— Вот видите!.. И я тоже — для дела.
— Вы хотите сказать, что для дела убили человека?
— Я?! — Мещеряков смотрит на меня с откровенным изумлением. — Вы что, это — на полном серьезе?
— Да нет — не вы лично, разумеется… Но Гойхмана-то убили! Надеюсь, вы не станете отрицать этот очевидный факт?
— Ну, это как раз еще не факт. То есть формально — да, раз уж, как вы говорите, водитель скрылся с места происшествия, но корректно ли будет назвать сие деяние умышленным убийством?.. И потом: почему вы думаете, что, если это даже и умышленное убийство, то оно имеет какое-либо отношение ко мне? Я, между прочим, всю предыдущую неделю находился за пределами страны, и вы легко можете это проверить.
— Я понимаю, что вы сами за рулем той машины не сидели. Но заказчик убийства и его исполнитель — это далеко не всегда одно и то же лицо.
— Как вы сказали?.. Заказчик?!.. — Мещеряков рассмеялся. — Можно подумать, что этот ваш… Гофман — или как его там — крупный бизнесмен или политический деятель. Да полно вам, Павел Николаевич, какое же это заказное убийство?
Мой собеседник уже не первый раз старательно дает мне понять, что не помнит фамилию Гойхмана. В офисе демонстративно прочитал ее по бумажке, а сейчас так и вовсе переврал. Переигрываете, уважаемый!
— А заказывают не только бизнесменов или политиков. Свидетелей, например, тоже убирают по заказу.
— Вы зря теряете время, — качает головой Георгий Алексеевич. — И дело, собственно, не в моей абсолютной непричастности к рассматриваемому событию. Если даже и предположить — подчеркиваю: предположить! — что я имею к этому отношение, то у вас все равно ничего не выйдет.