Выключила фонарь и продолжала всматриваться. Мало-помалу пятна на сетчатке как будто растаяли, а зрачки расширились. Сомнений не оставалось: через баржу, с той стороны завала, в пещеру проникал дневной свет. Она снова включила фонарь и направила на глинистую осыпь. Натянула перчатки, закинула за спину рюкзак и зашлепала по воде к барже, а подойдя к ней, присела на корточки и посветила вокруг. Баржа торчала из-под завала, образовавшего новую стену шахты. Ее, видимо, построили больше ста лет назад — корму и палубу покрывали склепанные листы железа. Викторианцы, подумалось, были хорошими инженерами: несмотря на толщу всего, что на нее обрушилось, палуба не прогнулась. Вместо этого баржа погрузилась в мягкий ил и слегка накренилась назад, из-за чего в соседней пещере ее нос задрался. Хотя уровень воды был в каких-то тридцати сантиметрах от палубы, наклон вверх увеличил свободное пространство над водой.
На пути к носовой части вырастал шпангоут. Луч фонаря блуждал по корпусу в поисках выхода, резко очерчивая заклепки и свисающую с потолка паутину, выхватывая из темноты плавающий мусор: пластиковые пакеты, банки из-под колы. А вот и что-то мохнатое. Может, распухшая крыса. И никаких люков или дверей. Она выключила фонарь, и на этот раз глаза сразу адаптировались к перемене. Она все поняла про источник света: шпангоут. И с облегчением выдохнула:
— Ты моя золотая, чтоб я сдохла.
Прямоугольный люк, наполовину подтопленный. Можно предположить, что через него передавали уголь из одного отделения в другое. Запирать его не было никакого резона. Хотя в соседний отсек угонщик не заглядывал, это еще не означало, что он вообще не мог спуститься в туннель, даже недавно. Но какой у нее выбор? Либо выйти отсюда через баржу и столкнуться с ним лицом к лицу, либо тихо умереть в этой западне.
Порывшись в рюкзаке, она извлекла свой швейцарский армейский нож, а также подобранную вчера вечером якорную свайку и сунула их в непромокаемый мешочек со шнурком, привязанным к запястью. На лбу закрепила фонарик на резинке и опустилась на четвереньки прямо в илистую кашу, так что вода дошла ей по самую грудь. Так в этой позе и переползла на корму, нащупывая руками посторонние предметы, задевая макушкой тронутую ржой паутину, задирая кверху подбородок, чтобы в рот не попала вода.
Если угонщик в соседнем отсеке, там слишком светло, чтобы он заметил пляшущий луч фонарика, а вот услышать ее он может. Она через ткань погладила пальцами якорную свайку, убедившись, что та под рукой.
Продвигалась осторожно, дыша ртом и ловя в замкнутом пространстве свое же горьковатое дыхание. Она ничего не ела, и запах ночного страха смешивался со смолистым душком угля.
Добравшись до шпангоута, обнаружила, что люк больше чем наполовину ушел под воду. Сквозь перчатки как-то ощупала его, а по нижней части постучала онемевшими, неуклюжими пальцами ног в сапогах. А вот и задвижка: отодвинута. Крышка люка не открывалась по одной простой причине — основательно проржавела. Зато с той стороны нет давления воды. Как только она отковыряет крышку, люк откроется. Вся хитрость в том, чтобы поддеть ее как можно ниже.
Прикусив губу, она просунула лезвие армейского ножа в щель и осторожно стала выковыривать ржавчину. Наслоения ила, закрывшие нижнюю часть люка, она разворошила сапогами. Снять перчатки не рискнула — одеревеневшие пальцы отзывались болью на каждое прикосновение к краю тяжелой крышки. Упершись сапогом в переборку и стиснув зубы, она рванула на себя изо всех сил. Раздался громкий хлопок. Ее осыпало ржавым конфетти, а хлынувшая через люк теплая вода окатила живот. Звук был такой, точно кто-то дал ей сильную оплеуху. Впервые за многие годы у нее сдали нервы. Она не могла пошевелиться. Застыла как изваяние, полуприсев, наполовину в воде, с округлившимися глазами, в любую секунду ожидая ответной реакции по ту сторону переборки.