— Что мне делать? — спрашивал Егор. — Без колхоза мне нельзя. Сыновья заели.
И Михеев шел к председателю «Красных полей» Капустину, убеждал его: «Крестьянину-середняку — место в колхозе», переламывал железный характер председателя, считая и долгом своим, и правом, и святой обязанностью участвовать в крестьянских судьбах не только по букве инструкции, а видеть жизнь, события, людей — шире.
А тут Настя пришла с жалобой из соседней деревни.
— Михаил Егорович! Без хлеба сидим. А мальчонку кормить надо! — она всхлипнула. — Помогли бы, мне лементы нужны…
— Какие алименты? — не понял Михеев.
— На Митьку моего лементы. Лексеич говорит, не заикайся, мол, а Митьку-то он прижил, ей-ей, он!.. Денег не дает, а боится, что расскажу. Помогли бы, Михаил Егорович, бесхлебные мы…
— Вот тебе и Тихомиров, — подивился Михеев. — Вот тебе и председатель Поддубновского сельсовета. За авторитет переживает. А кормить мальчишечку и впрямь надо. Поговорить с ним, что ли?.. Поднесу ему гостинец. Ничего, пущай, спесь сойдет, а то ему все нипочем, и в газете через день — лучший, передовик! Вот тебе и передовик…
— Настька? — переспросил Тихомиров и глубоко вздохнул. — Так ведь это ж — Настька, и ты, ты — поверил? Гулящая же она, стерва кулацкая, вот кто! Она к тебе с молитвой, а ты ко мне — с проклятьем?.. Эх, да что говорить, — Иван Алексеевич махнул рукой в отчаянии, и подбородок у него задрожал и заострился. — Поперек горла я у них, у кулаков да подкулачников. Куш хочет Настасья отхватить. Пауки они и есть пауки и ткут каждый день и каждую ночь свою паутину. Вокруг всей жизни нашей. Я у тебя об одном спрошу — кто будет эту паутину рвать?! Ведь не один же ты — на усталом коне, да по лесам, по болотам? Вместе надо — я, Зайцев, комсомолия и ты, участковый. Приложи ухо к земле и прислушайся. Тишина стоит, рожь спеет, наливается, земля наша родная нас греет. Мы все отдаем, нам ничего не жаль, ничего не страшно, наша земля — широкая, всех приютит. И хлебопоставки сдаем быстрее всех, и долгов по налогам нет. А им — зло-о! Им бы нашу Советскую власть губить. Пророки! Хулители!..
Михеев возвращался домой и вспоминал тихомировские слова. Корил себя за неосторожность, за торопливость. Да, Тихомиров — мужик умный, все рассудит, и в политике толк знает. Может, и впрямь Настасья напраслину возводит? Хорошо про паутину сказал и про то, что участковый — не один. Верно, не один. И колхозный председатель Зайцев Федор, и комсомольцы, и Михеев не раз ходили в рейды «легкой кавалерии», проверяли, как хранится зерно, крепки ли амбары, надежны ли сторожа. Комсомольцы жили дружно, а вот ровесника своего, Ивана Савина, не уберегли. Из Любима обоз шел порожняком — колхозники сдавали хлеб государству. Все вернулись домой, кроме Ивана и его лошади. В избе лежала больная мать, четверо малышей ждали старшенького из города. А Ивана искала вся округа. Лошадь запуталась в лесной чащобе, а возчик, Савин Иван, лежал в санях зарубленный. Стояла глубокая зима. Михеев пошел по избам. Люди хмурили беспомощные лица, отводили глаза. Он молча слушал — и уходил ни с чем.
— Напились, — объясняли ему. — Подрались, ну и поцарапали парня.
«Поцарапали», — горько кривился Михеев, вспоминая припорошенное снежком тело комсомольца Савина.
Больная, почти безумная Матрена Савина кидалась к саням, ласкала лицо и холодные руки сына, раздирающая ее мука была беспощадным судом для Михеева.
— Возьмите и меня! — шептала Матрена. — И деточек малых возьмите, ироды! Степана замучили, Ванечку порубили, нас-то зачем на белом свете оставили?..
Михеев стоял у саней, и далекое, жгучее воспоминание возвращалось к нему. …Ползут обозы, нагруженные мертвецами, стучит телеграф, надрываясь от хрипа, и не хватает у людей слов, чтобы высказать боль. Не усмирить, не успокоить это видение. Тогда, в двадцатом, из села Осека в Любим, к уездному военкомату, прошел обоз окровавленных, порубленных, изуродованных тел — то были убитые и тяжелораненые советские активисты. На Осецкую волость совершил набег лютый лесной зверь, атаман банды «зеленых» Константин Озеров. Не раз сотрясала любимскую землю озеровская лихорадка. Люди выстаивали перед голодом, болезнями, разрухой, но как устоять перед бандой Озерова, как противостоять?.. Сотрудник милиции Львов первым заметил бандитов — оборотней с документами чекистов, первым дал сигнал тревоги. Да так и застыл с открытыми глазами. Распластав руки на кровавом снежном месиве, он будто кричал: «Отомстите!» Его огненный крик унес в своем сердце Михеев, когда вскоре ушел добровольцем в Красную Армию. В жарких боях с Колчаком стоял Михеев за свою землю, сметал с ее лика нечисть и мерзость, бывал в сложных переплетах и все время видел перед собой осецкую сечу, помнил о врагах — с черными душами, тайной местью в делах и помыслах.