Михеев молчал, и Тихомиров спросил строго: «Чего молчишь? Ловить надо преступников. Завтра же заставлю выделить надежных охранников, а стариков — на печку!.. Поехали ко мне, переночуешь. Отдохни, отоспись, лица на тебе нет».
В председательской избе, в Чернышове, спорили пьяные голоса. При свете керосинки Михеев узнал Ивана Рожкова из Еремейцева, известного на всю округу вора и хулигана, и кулацкого сына Цветкова. На столе — бутылки с самогоном, разносолы. Голоса басистые, злые: — Сатана! Участкового привел! — привалился к бревенчатой стене Рожков. — А ведь мне, председатель, еще пожить охота!
— Пьянствуете, дьяволы? — ругнулся Тихомиров. — А ну, выйдем в сенцы, поговорим.
— Тебя ведь и дожидались! — миролюбиво протянул Цветков, покорно уходя в сени. — Счастливо оставаться, милиция!..
Сколько раз слышал Михеев, что Тихомиров пьянствует с отпетыми, «вредными элементами», да никогда не приходилось их видеть вместе. Занервничал что-то Иван Алексеевич. О чем переговариваются там, в сенях? К Зайцеву дружков отсылает. И что общего нашли колхозные вожаки и сынки кулацкие? Почему Зайцев, председатель колхоза, так юлит перед своим счетоводом?
На столе, среди тарелок и стаканов, лежала небольшая ложка, вроде бы неприметная, но золотая — заметил Михеев — на крученом черенке. У них в доме таких отродясь не бывало. Но где он видел точно такую же? Вспомнил: лет шести, когда отболел корью, мать на избавление от новых недугов повела Мишутку в церковь, «вкушать» святые дары, тело и кровь Христово, хлеб и вино. Святой отец освобождал от грехов и болезней, обещал «вечное спасение», мать верила, что «святые дары» дадут сыну силу, ловкость, ум и хитрость. А он запомнил в руках священника ту самую ложечку — золотую, на крученой ножке, вот и все причащение.
…Когда на душе было тягостно, Михеев шел к своему верному другу — Александру Михайловичу Вавилову. Коммунист Вавилов возглавлял колхоз «8-е Марта» Закобякинского сельсовета, был знатоком сельских дел и человеком великой честности.
— Крикуны и выскочки, — говорил он, — в пустомелье лицо свое прячут. Они и нашим, и вашим служить могут.
У Михеева в «кусте», кроме Поддубновского, было еще четыре сельсовета, и он начинал сравнивать тех председателей с Тихомировым. У каждого из них были какие-то недостатки — от неопытности или неумения, но чтобы так стремились выхвалиться, любой ценой оказаться на виду, — этого не замечалось.
Вот Мария Ивановна Смирнова, акуловский председатель. Человек душевный, прямой, открытый. К ней люди идут и за советом, и за помощью. А Тихомиров чуть что — людей стращает: «К сроку не сдашь хлеб — отберем силой, не посеешь, как велено, — посажу…» А где слово доброе, партийное? Да и коммунист ли он? Не пробрался ли в партию, чтобы подрывать авторитет Советской власти, вредить изнутри? Такие ведь случаи бывают.
Всю долгую дорогу в Любим Михеев снова и снова сводил воедино все свои тревожные догадки. «После совещания сразу пойду к Буянову, расскажу», — решил он.
Совещание закончилось поздно. Михеев испытывал какую-то неловкость, когда вошел в кабинет начальника райотдела НКВД Буянова.
— Решил, значит, не по службе, а по душе? — приветливо спросил Буянов. — А-а, и по службе, и по душе!.. Ну что ж…
В кабинете Буянова было душно, июльские грозы не приносили освежающего ветерка, гнали новые и новые тучи.
— Доказательств у меня пока прямых нет, — закончил Михеев. — А чувствую безошибочно.
Он немного сбивался, Михеев, ему хотелось рассказать и про Настьку, про фетровые ее боты, про пуховую шаль, но он попросил Буянова об одном — навести справки, где служили Тихомиров и Зайцев в восемнадцатом — девятнадцатом годах, кому? Где принимали в партию, кто рекомендовал?..
И добавил, не удержался Михеев, про ложечку для причастия, которую увидал в доме Тихомирова.
— Ложечка? — переспросил Буянов. — Н-да, интересный эпизод…
Михеев подумал было, что Буянов посмеивается над ним, но вспомнил, что «интересный эпизод» — любимое буяновское выражение.
— Оговорить человека — легче легкого, — прищурился Буянов. — От искры может вспыхнуть большой пожар, а там заполыхает, разгорится, не погасишь. Боюсь я таких пожаров. Был у нас в деревне один дурачок, так он, глядя на пожар, всегда пел и приплясывал. Может, для врагов — первейшая надежда колхоз оголить, от активистов избавиться? И плясать на этом пожаре будут далеко не дураки!.. Ты бери чай, Михеев, не стесняйся… Разобраться в человеке непросто. Ведь и на тебя, Михаил Георгиевич, жаловались недавно. Гарцуешь, говорят, на лошади, как пан Закобякинский. Собаку завел черную, странную, будто бы для устрашения. А права нам превышать нельзя. Ну, а что зашел — спасибо. Дело, конечно, серьезное, решать его надобно не сплеча. Присмотримся, приглядимся, подумаем. Интуиция — вещь опасная.