Первые же незначительные произнесенные им слова, натянутость, с которой он улыбался, увертливый взгляд быстрых стыдливых глаз и другие, на первый взгляд незначительные, мелочи в его поведении, говорили о том, что все положительное в нем показное. В нем отлично, как показалось мне, уживались два человека: собственно Кирсанов и Кирсанов для окружающих. Неудивительно, почему интуиция подсказывала майору С. С. Белову лучше разобраться в Кирсанове, чем тратить время на уточнение деталей, касающихся Павла С. Эта интуиция заговорила во весь голос и во мне, как только пришлось столкнуться вплотную с сыном учительницы.
«Скользкий человек. Если он причастен к убийству, его не скоро удастся разоблачить… Он не сложит сразу оружия, хотя лесник и называл его трусливым, — думалось мне, пока я изучал Кирсанова. — С таким человеком нужно идти в открытый бой. Только прямые лобовые вопросы могут поставить его в тупик».
Мои предположения оправдались как только начался допрос. Вместе с Беловым мы внимательно наблюдали за поведением Кирсанова: за выражением лица, жестикуляцией, прислушивались к интонации голоса. Кирсанов сразу почувствовал это, и напускное спокойствие, с каким он переступил порог кабинета, исчезло.
При первых же вопросах волнение охватило его. Кирсанов взялся за графин с водой, на лбу выступили капельки пота. Прежде чем ответить на вопрос, он подолгу обдумывал и взвешивал каждое слово. Чем глубже и конкретнее уточняли мы отдельные детали его поведения в день убийства матери, тем дольше раздумывал он над ответом. Графин воды был выпит. Кирсанов попросил снова наполнить его. Начал путаться в ответах. Этого момента нельзя было упустить. На очередь встал решающий вопрос, скорее это был уже не вопрос, а прямое обвинение Кирсанова в убийстве матери. Оба мы — и майор Белов, и я — теперь были убеждены, что стоим на правильном пути. Пока мы только уточняли некоторые детали дня, в который произошло убийство, теперь же, обобщив все сказанное Кирсановым и то, что было нами добыто из других источников, нужно было вылить все это в определенную форму.
— Вы убили свою мать, — коротко бросил я Кирсанову. — Нас теперь уже интересует не то, что вы убийца, нас интересует цель убийства.
Кирсанов откинулся назад как от удара, но он чувствовал, что этот удар последний. Мы хорошо читали теперь его мысли. Кирсанов стал самим собой. И чтобы доказать правоту наших позиций, мне пришлось нарисовать Кирсанову всю картину убийства, показать, что учительница убита только им, а не Павлом С. и не кем-либо другим, объяснить, что его поведение в день убийства является уликой против него.
Кирсанов опустил голову, долго сидел неподвижно, молчал. Мы также замолчали, ожидая, когда заговорит он, а он должен был заговорить первым. Пауза длилась минут пятнадцать-двадцать.
— Она не давала мне жить, — вдруг отчетливо и медленно сказал он, не поднимая головы. И снова замолчал. Это еще не было признанием в убийстве, но развязка была близкой. Теперь мы не торопили сына учительницы с ответом. Только минут через пять молчания он продолжил свою мысль:
— Я жил с женой, матери жена не нравилась, и она постоянно отравляла нашу жизнь. Дальше терпеть не было сил. Я решил разделаться со старухой и, действительно, покончил с ней.
— Сам?
— Да, сам.
— Каким образом?
— К убийству я готовился несколько дней. У покойного отца был пистолет. После смерти мать куда-то спрятала оружие. Мне удалось отыскать его в бочке с овсом. Там же лежали патроны.
Мать в это время ходила принимать экзамены в соседнюю деревню. Несколько раз я ходил встречать ее, когда она возвращалась с экзаменов. Так я выбрал место в лесу.
В тот день я встретил ее недалеко от деревни. Она возвращалась домой. Мы встретились и пошли рядом. На лесной дороге было топкое место. Его обходили по лесной тропинке. Тут я пропустил мать вперед себя и двумя выстрелами сзади в упор застрелил ее.
После этого я быстро уехал в другую деревню на собрание, а потом, спустя некоторое время, начал по телефону разыскивать ее. Позвонил я и в милицию. Вот и все, что я мог сказать…
Показания Кирсанова полностью совпадали с нашими предположениями.
Нам не сразу удалось убедить Кирсанова в том, что молчанием он ничего не добьется. Заговорил он только спустя некоторое время.
— Мой отец — сын урядника, имел состояние, — говорил Кирсанов. — Об этом он скрывал от всех нас, в том числе и от матери. Только после смерти его мать нашла два завещания: одно на вещи, другое на деньги. Вещи надежно хранились в сундуке под замком. Они были завешаны родственникам отца. Деньги он завещал мне и сестре, но мы их после его смерти получить не могли. В завещании рукой отца было написано, что завещанные деньги мы должны получать и расходовать только по разрешению матери. Деньги хранились в сберкассах Рыбинска. Мои попытки получить их по сберегательным книжкам отца оканчивались неудачей: деньги без согласия матери мне не выдавали.