Неизвестное должно стать известным. Обязательно. Они — трое — не прекращали поисков, перебирали все новые варианты, выходили на места, опрашивали многих людей, выдвигали свои точки зрения, сопоставляли их. Для них это была обычная будничная работа — трудная, требующая большого напряжения ума, воли, сметливости. Ради выяснения истины, высшей справедливости, ради порядка, где не должно быть места тому, что мешает этому порядку, нарушает спокойное течение жизни.
— Итак, что же мы все-таки имеем? На чем остановились? — Ровенков прошелся по кабинету, глядя в темный проем окна. Сегодня на небе не было звезд, уличные фонари, очертания соседних домов еле проступали через белую пелену. На улице валил плотный снег. Снежинки, завихряясь от ветра, шумно ударяли в оконное стекло, отскакивали, падая вниз. «Опять дворники ворчать будут, — подумал Ровенков. Тут же мелькнула мысль: — А хорошо бы сейчас в домашнее тепло, стакан крепкого чая».
Потом снова уселся за стол, подперев, по обыкновению, голову руками.
— Конечно, здесь не несчастный случай, — нарушил молчание Морозов. — Все возможные пути — домой, на работу, к родным, по которым автобусом, троллейбусом, пешком могла следовать Воробьева, обследованы. Осмотрены канализационные люки. Из больниц города получена справка — такая к ним не поступала. Так где она? Самоубийство? Тогда где? Почему?
— Не думаю, — сказал Ровенков. — Кстати, и наши предположения о преступлении на почве ревности вряд ли имеют под собой веские основания. Да, как мы уже знаем, знакомый из Кинешмы приезжал накануне в Ярославль, встречался с ней. Но и только. Беседовал я с таксистом, который поддерживал связи с Воробьевой, но, увы, и этот наш вариант не подходит. За город с ней не ездил и никого там, естественно, не убивал. Представьте, хорошим оказался парнем, симпатичным таким.
Леонид Федорович, помолчав немного, спросил:
— Вы говорите, что к Воробьевой забегал парнишка. Я беседовал с ним и его матерью, они в свое время жили с Воробьевой, потом переехали в центр города на новую квартиру. Парнишка приехал, чтобы сказать врачу: мама больна, ей плохо. Посмотрела бы.
— Ну и что?
— Воробьева выполнила просьбу. Выписала лекарство. Вот рецепты. Пробыла там до семи часов вечера, ушла — и… Они, кажется, последние, кто видел ее в этот день.
— Да-а, — раздумчиво произнес Ровенков. — Такие-то наши дела. И все-таки танцевать нам надо от печки, — добавил он. — Понимаете — «микрорайон», Там, сдается мне, начало и концы.
…Труп Воробьевой был найден самым необычным образом. Во дворе дома Чащобина. Из-под снега, обильно посыпавшего землю в те дни, а теперь осевшего, выбился кусочек полы. Экспертиза установила: женщина убита.
…Чащобин встретил Ровенкова и на этот раз со сдержанной приветливостью.
— Проходите. Присаживайтесь.
— Спасибо. Как жизнь, Петр Сидорович?
— Живем. Ничего. Жена, правда, вот выздоровела. Теперь мне полегче, дети по-прежнему в школу ходят. Старшая пятерку сегодня в дневнике принесла.
— Ну и ладно.
— А у вас что хорошего? — В свою очередь поинтересовался Чащобин. — Есть новости?
— Новости, говорите? — спокойно произнес Ровенков. — Есть.
Чащобин насторожился. Лицо его заметно побледнело. Он молча, выжидающе уставился на гостя.
— Одевайтесь, гражданин Чащобин. И, пожалуйста, спокойно.
А перед этим они опять все трое у себя в отделении милиции взвешивали все шансы «за» и «против». Теперь уже было гораздо проще, чем раньше. Они уже держали в руках ту нить, которая вела к раскрытию преступления. У них были уже кое-какие аргументы, у них было еще одно очень сильное оружие — без которого на их работе нельзя — логика, подкрепленная вещественными доказательствами и богатой интуицией, учитывающая буквально все нюансы.