Всё это время я раздумываю над словами Шахова. Как нам с Даней спится? Моему мужу спится хорошо, и никакие душевные терзания этому не помешают. У него просто не остаётся времени на бессонницу, только на крепкий шестичасовой сон. А мне? Последние два года я сплю так, как в последний раз спала ещё будучи беззаботным ребёнком, когда кровать из железных пружин мне больше нравилась как батут. Кошмары мне не снились с тех пор, как я простила себе секс с Артуром.
Должно быть, на моём лице сам собой появляется ответ: стенания совести не мешают нам спать. В глазах Шахова появляется растерянность, но он тут же решает давить на меня дальше.
– Его обучили спать спокойно. Ещё на войне. Его научили держаться. Нужна сумасшедшая выдержка, чтобы стрелять в людей из оптической винтовки, но её требуется ещё больше, чтобы не выстрелить. Представьте, Рита, сидеть и смотреть в прицел сутками. Видеть людей, каждый их шаг, каждое движение, но не нажимать на курок, как бы страстно ни желалось. Вот она школа, которая закалила Княшича и посадила на поводок. И она же причина, которая теперь позволяет ему убивать без сожаления и спокойно спать. Он ждал этого несколько войн, на которых служил. Но ведь вы не служили.
Мой взгляд ответственно держится на азартном лице мужчины. Я бросаю все силы на то, чтобы буря, разметавшая моё спокойствие, нисколько не отобразилась в глазах. Шахов знает о прошлом моего мужа куда больше, чем я. Если, конечно, говорит правду. Его слова звучат до боли правдоподобно. Как ни странно, мне не хочется встать и уйти, но до зуда под кожей хочется попросить, чтобы рассказал мне всё, что знает.
Но такого преимущества в этой игре я ему не дам.
Снова прокурор с предвкушением следит за мной и снова старается не злиться, когда замечает, что я отразила его словесный удар. Но он тут же налегает снова:
– Месяц назад взорвался в Баренцевом море сухогруз с ценным для страны содержимым на борту. И, пустяки, конечно, но погибло двадцать семь моряков. Соответственно, двадцать три ребенка возрастами от шести месяцев до шестнадцати лет остались без отцов. Тридцать четыре брата и сестры потеряли братьев. Двадцать семь матерей и двадцать семь отцов потеряли сыновей.
– Не продолжайте. Боюсь, вы собираетесь дойти даже до золовок и деверей, чтобы меня впечатлить.
– Не впечатляют вас такие мелочи. – С отвращением на лице бросает мужчина.
– Это правда. Я не из тех сентиментальных людей, что превозносят жизнь и проклинают смерть.
– Ещё скажите, что смерть это часть жизни. – Отвращение на его лице лишь крепчает.
– Смерть – это неизбежно. – Спустя недлительные размышления заключаю я, и нагло продолжаю: – Вы не знаете, когда умрёте. Может завтра у вас пробьет колесо в машине, и вы впечатаетесь в бетон. А может, в 90 лет тихо уйдете на глазах у своих детей, внуков и правнуков, травмировав их психику своей старческой предсмертной агонией.
Мужчина недовольно поджимает губы и отворачивается в сторону. Я отмечаю, что его нос, в анфас широкий и громоздкий, в профиле смотрится эстетично и правильно.
– И я не знаю, когда умру. – Тихо заключаю я, заставляя мужчину вновь повернуться ко мне. – Это должно было случиться уже столько раз. В семь лет я тонула. Попала в воронку на речке. Соседский мальчишка заметил, оборвал с дерева тарзанку и кинул мне. Так и вытащили. В шестнадцать меня чуть не сбила машина. У авто треснули колодки и на скорости шестьдесят километров он пролетел в метре от меня, только потому что колеса искривили траекторию от высокого бордюра. В двадцать я была готова спрыгнуть с крыши от хорошей, в кавычках, жизни, но передумала, увидев свадьбу внизу. Не могла же я испортить такой праздник. А второй раз забраться наверх уже не набралась смелости. В двадцать два меня насильно угостили кружечкой скапаламина. Учитывая, что до этого мой организм не знал, что такое наркотики, тяжёлая стадия передозировки лишь по моему везению не закончилась летальным исходом. – Если до этого момента я говорила непринуждённо, с выразительной усмешкой, то следующие слова звучали скорее жалостливо, потому что воспоминания оставались свежи по сей день. – В двадцать шесть меня впервые избил мой сожитель, чудом не свернув шею. В двадцать восемь он посадил меня в машину и влетел в дерево, смяв меня как картонную коробку. Через шесть месяцев я почти отправилась на тот свет от заражения крови, когда сделала подпольный аборт от этого человека. – В укор мужчине передо мной, как представителю профессии, я не забываю упомянуть и следующее: – К слову, в полицию я обращалась, писала заявление сразу в несколько отделов. Он откупился во всех. Два года назад меня собирались убить конкуренты моего мужа. – Об остальных случаях я решаю умолчать. А они были. Поднимаюсь со стула, чувствуя, как дрожат приборы на столе от того, что трясусь рядом я, и бросаю на прощание фразу, пафосную как нельзя кстати. – Вы думаете, я боюсь смерти? Это она уже боится меня и в отчаянии ищет способ подступиться.