- ...Я не знаю ни одной проститутки больше, чем мужики. На каждом шагу продают. А вы столько прожили вместе... В общем, он там с этой... Ну... с секретаршей своей, Жанной. Сидят, пьют в обнимочку и яблоками закусывают.
- Но он терпеть не может яблок!
- Вот и я говорю: держи, мужика, мать! Мой говорил, что она ему письма пишет каждый день, если твой на объектах.
- Зачем? У него же есть мобильный телефон?
- А ты чего не понимаешь?
- Нет.
- Наверняка, чтобы ты случайно обнаружила. Подтачивает ваш союз, как вода, что камень точит.
- Но он же, как шпион - такой аккуратный! Да и не буду я читать то, что написано в записках к нему, даже если они на столе валяются.
- Я, конечно, понимаю твою тактичность. Но я бы это дело так не оставила.
Алина смотрела на мужа с немым вопросом.
- И сдалась она тебе... Нашла к кому ревновать - ворчал он в ответ, взглядом в упор, укоряя её совесть. - У меня дел - сизифов труд.
- Все - сизифов труд! Вся жизнь наша - сизифов труд! Оттого кончается либо немощной старостью и смертью, либо смертью ни с того ни с сего. Пора бы это понять. Я же не могу блуждать по жизни, просто ожидая своего конца, лишь оттого, что нет мне спасения. Надо же что-то делать!
ГЛАВА 4
- Завтра начнем проводить предоперационное обследование. А пока располагайтесь, - сказала медицинская сестра и вышла из её одноместной палаты.
Алина села на кровать и впала в оцепенение. Помпезный холл онкологического центра с огромным строгим гобеленом и огромным, каменным пространством застыл в её глазах, как реквием запечатленный. И холод, пробирающий до мозга костей, излучаемый все всем вокруг.
Неожиданно дверь в бокс раскрылась, и на Алину, медленно надвигаясь, пошло, пошло угловатое чудовище. Алина инстинктивно отпрянула, но тут мозг её проснулся, она увидела крепко сложенную женщину со шрамами, обезображивающим её лицо. У женщины в руках была швабра и ведро. "Уборщица... нянька" - поняла Алина и, успокоившись, и стараясь не выдать ужаса, произведенного её внешним видом, дабы не оскорбить, молча следила за движениями няньки. Та деловито поставила ведро в угол и, опершись на швабру, словно старуха на клюку, уставилась на Алину. Было странно оттого, что она пришла и не собирается убирать. В тоже время было непонятно, зачем она со шваброй в и без того стерильном помещении.
- Прозрачная, - после чересчур долго выдержанной паузы произнесла нянька. Довольная точностью своего определения, улыбнулась располосованной щелью рта:
- Молоденькая совсем. А куда себя загнала?
- Как куда?.. - растерянно оглянулась Алина. - Вот сюда... в больницу.
- Не в больницу, а в тупик, - взгляд няньки полоснул пронзительной жестокостью. - Как зовут?
- Аля... а вас?
- Надеждой меня зовут - Надей.
- Надей, наверное, неудобно. Тятя Надя?..
- Какая я тебе тетя? - недовольно пробурчала Надежда и деловито оглянулась по сторонам. - Мне всего-то, считай, сорок.
Алина подумала о том, что шрам на её лице, быть может, делает её гораздо старше, чем она есть. К тому же, нянечка не обладала тем самым русско-народным говором, коим обычно обладают пожилые женщины, моющие полы в подобных заведениях. И ей стало неловко за свою бестактность.
А нянечка Надя, тем временем, приподняла матрац постели Алины и пошарила под ним.
- Ничего, - удовлетворенно сказала она. - А то тут один придумал: двустволку под кроватью держал.
- Зачем? - Алина смотрела на няню Надю, как на потустороннее существо. На неё накатывали сомнения - а не сон ли все это. Слишком странной была её собеседница.
- А... - отмахнулась нянька. - Все обещал: вот боли начнутся застрелюсь.
- Застрелился?
- Куда там. Облучили и выпустили. Совсем он в своей жизни запутался... а ты?
- Что я?
- Не понимаю - палата дорогая, значит - муж богатый. Значит, живешь хорошо, не как все... Почему жизнь свою не любишь?
- Я?! Да откуда вы взяли, что не люблю?! - возмутилась Алина, с удивлением обнаружив, что и запястья нянечки, обнажившиеся из-под раструбов резиновых перчаток в красных рубцах от рваных ран.
- Любила бы - здесь не оказалась, - деловито ответила та и присела на стул напротив. - Куришь?
Алина, ожидая длительной лекции в ответ о вреде курения, вздохнув, кивнула.
- Давай, доставай свои - покурим.
Ошарашенная Алина вынула сигареты из сумочки.
Нянечка Надя открыла форточку и закурила, даже не обратив внимания на дорогих сигарет.
- А причем здесь... то, что вы сказали?
- То есть, что жизнь свою не любишь? Да не бывает так, чтоб все хорошо, а ты от рака умираешь. Мне медицина все что угодно твердить может, а я не верю!
- А те, кто из Чернобыля?
- Кто из Чернобыля не уезжал, до сих пор живут. А те, кто туда добровольцами ехали - что-то не то у них в жизни было. Жить им тогда не хотелось. Вот и согласились. Впрочем, это все равно из другого ряда. Там видно - нарушили мы некую миросозидательную гармонию - вот и рухнуло все сразу, сметая всех - виноватых и невиновных, за то, что вообще были рядом. Значит, причастны. А ты у нас, как я понимаю, в Чернобыле не была.
- А дети? Я видела здесь детское отделение! Это кошмар!
- Дети... это тоже другая статья. Это от равнодушия. Животного равнодушия родителей - плевать им, куда детей рожать. И знать ничего не хотят. Вот, один буддистский гуру к нам приезжал, говорил: самый страшный грех - незнание, а страшнее - нежелание знания. А эти - не то что за себя, за будущее свое знать ничего не хотели. Значит, не любили. Не их, не себя. Или, к примеру - мать сомневается: рожать - не рожать... Или все вокруг её любовь, что должна концентриваться на будущем ребенке, на себя перетягивают - и муж, и родственники, и политическая обстановочка... а она и реагирует, ребенку любви не хватает - какой он выйдет? Скорее всего - с программой самоуничтожения.
- Жестоко вы рассуждаете, - покачала головой Алина.
- Жестоко. Не жестоко, а требовательно. Ладно, я покурила. Дальше пойду. Нравятся мне боксы эти коммерческие - покурить можно, побеседовать. Условия у тебя отличные. Одиноко, но зато спокойно. Вот ты полежи здесь, пока тебя не трогают, полежи и подумай - отчего свою жизнь не любишь.
- Да люблю я ее!
- Значит, выхода из создавшейся обстановочки не видишь. А знаешь, как тут было лет десять назад? Я, правда, не видела, другая работа у меня тогда была, но рассказывают: встретились здесь двое - он и она. У неё - рак груди, ей сорок пять, а у него - рак горла, ему всего тридцать шесть было. Встретились и полюбили друг друга. Здесь. Прямо здесь. Пока к операциям своим готовились - роман крутили. Крутили, крутили и сбежали. Но не просто из предоперационных палат, из жизней своих.
- То есть как? - удивилась Алина. Ей казалось, что это мистическое чудовище чего-то добивается от неё - бестолковой. И от этого Алина с усиленным вниманием слушала её. Нянечка Надя не производила впечатления простой сплетницы, и продолжала говорить на глазах превращаясь в чудовищную, но все-таки Надежду:
- А вот так - убежали из своих семей, из своих домов, из Москвы из того, что было в сути не их, а оттого и опостылело. Уехали в Душанбе, поселились в предгорье. Полностью перешли на сыроеденье. Она была воспитательница - стала танцовщицей. Представляешь - в сорок пять танцовщицей! Это когда другие со сцены сходят. Правда, танцы у неё были какие-то особенные, да дело не в этом. Он, правда, как был музыкантом, так и остался. С нашим врачом до последних событий тамошних связь поддерживали. Теперь куда-то в Европу подались. И ничего. Говорят, горные лыжи освоили.
- Так, значит, все дело в питании?
- Эх ты!.. - смачно вкрутив окурок своей второй сигареты в блюдце, приспособленное вместо пепельницы, Надежда резко встала и ушла.
"Значит, выхода из создавшейся обстановочки не видишь", - вдруг прорвались слова Надежды в сон Алины. Засыпала она в полном смятении. Слишком много было визуальных впечатлений от того здания, похожего на вытесненный землей на поверхность бункер, в которое она сдалась. Слишком много ощущений от его коридоров, приемной, палат, больных, встречавшихся на пути к её боксу... слишком много. А тут ещё эта странная, угловатая, обезображенная шрамами женщина!.. Ее слова. "Как много, я чувствую, она сказала за короткое время, - думала Алина. - Много, только я что-то не поняла... не поняла... Надо подумать... подумать... ОСТАЛОСЬ ТРИСТА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ ДНЕЙ!"