Мысли о дочерях не шли из головы графа Воронцова все дорогу до Берлина. Сначала на почтовых до Риги, потом на нанятых лошадях. Ждать, пока санный путь установится, не решились. Приказ Петра Федоровича иного прочтения не имел — немедленно отправиться к европейским дворам. Немедленно!
Добрались до Варшавы.
Странное впечатление вызвала столица Речи Посполитой и многие обиды. Все те польские сановники, кои раньше искали протекции, смотрели как на вшей на бывших благодетелей. Иные и дверь не открыли. Неуютно чувствовали себя сбежавшие из России дворяне среди шляхты, которая наводнила столицу и отчего-то снова возомнила о себе невесть что. Будто и не было Барской конфедерации и побед над ней русского оружия. Вечно с поляками так: от заискивания до гонорно задранного кверху носа — один шаг!
Посетили гробницу Екатерины. Чудные дела творятся: вместо Петропавловского собора — склеп католический. Дашкова постояла у временного мавзолея и, ни слова, ни слезинки не проронив, развернулась и ушла. Жила в ней обида великая, считала она себе незаслуженно отстраненной от двора императрицей. Она! Та, которая была сердцем заговора, вынуждена была клянчить подачки, не прошло и года после воцарения подруги. Поведи себя Фрике иначе, не лежала бы в земле чужой, оплакиваемой лишь бывшим любовником.
Король Станислав принял. Холодно, высокомерно. И Роман Воронцов, и Екатерина Дашкова спинным мозгом почувствовали: из Польши нужно срочно уносить ноги, что-то тут заваривается такое, от чего стоит держаться подальше.
В Берлин заезжать не стали. Двинули прямиком в Потсдам. Неожиданности и неприятности и здесь не заставили себя ждать.
Королевская резиденция встретила путешественников приспущенными флагами.
— Что случилось? Умер кто-то из королевской семьи? — засыпали уставшие путешественники встречавшего их русского дипломата.
— Где-то под Выборгом в сражении с нашими войсками погиб шведский король Густав!
Первая жертва русского бунта столь высокого калибра на Воронцова не произвела впечатления.
— Нечего было лезть в наши пенаты. Неужто Старый Фриц так опечалился из-за ставленника Парижа?
— Монархи все за одно, — выдала свою версию Екатерина Романовна. — Интересно, нам долго ждать приглашения в Сан-Суси? В прошлый приезд меня вытащили во дворец, хотя я упиралась, путешествуя под именем дворянки Михайловской. Король заявил, что ему плевать на условности.
Выяснилось, что королю на этот раз плевать русских. Отныне в Пруссии он привечал лишь тех, кто соглашался поступить на службу в его армию. Он все же согласился принять высокопоставленных гостей, но повел себя отнюдь не гостеприимно.
Дашкова раскланялась и произнесла вдохновляющую речь:
— Ваше величество в моих глазах — самый великий государь из ныне живущих. Нет вам равных по своему гению и по постоянным заботам о счастье своих подданных, от которых никакие страсти вас не отвлекают.
— Вы подурнели с последней нашей встречи, — Старый Фриц остался верен себе — вернее, своей манере проявлять в общении с дамами крайнюю язвительность. Он отвернулся от Дашковой и обратился к ее отцу. — Скажите, граф, вы видели нового русского императора? Какое ваше мнение о нем?
Мужчины завязали оживленный разговор, а Дашкова, чувствуя себя глубоко оскорбленной и не зная, как поступить, бочком сместилась в сторону. Отыскала взглядом королеву, дождалась милостивого кивка, означавшего разрешение приблизиться, и присоединилась к кружку придворных дам. Ее ждало нелегкое испытание — королева и ее сестра безбожно заикались и шепелявили, и требовалось неимоверное усилие, чтобы понять, о чем они говорят. И сохранить почтительное выражение на лице, спрятав улыбку!
— Все плохо, — сообщил отец, когда возвращались после приема в нанятый для проживания дом. — Бывший сенатор Волков, личный посланец Петра Федоровича, тщетно прождав некоторое время в ожидании приема в Сан-Суси, так ничего и не добившись, вчера заключен в тюрьму.
Дашкова ахнула.
— Что это значит? Это демонстрация? Ответ на гибель Густава? Или все еще хуже? Прусский король не принял игру нашего императора, не признал в нем своего давнего почитателя Петра III?
— Полагаю, Фридрих затеял очередную интригу вселенского масштаба. Это в его стиле.
— Неласковый прием, который мы встретили в Варшаве — нет ли тут какой-то связи?
Воронцов с уважением взглянул на дочь. Подобная мысль его не посетила, но теперь он видел кое-что в ином свете.
— Неужели ты допускаешь, что Фридрих предложил Станиславу русский престол?
— С этого интригана станется, — язвительно прошептала Екатерина Романовна, до сих пор не простившая грубостей Старого Фрица. Голос она приглушила из-за кучера — вовсе ни к чему давать ему возможность заработать на доносительстве. — Как думаешь, мы не встретим препятствий, если решим покинуть Пруссию?
— Полагаю, что нет.
Граф глубоко задумался, прикидывая, как правильно поступить.
— Папа, ты такой тугодум, — Дашкова не упустила случая покрасоваться перед отцом. — Нам нужно срочно в Вену. Марии-Терезии не помешает узнать: затевается нечто серьезное. Пусть «война трех юбок» с Фридрихом теперь свелась к одной, ничего не изменилось: Священная Римская Империя была, есть и будет соперницей Пруссии.
«Войной трех юбок» или, по грубому выражению Фридриха, «союзом трех баб» в Потсдаме называли австро-русско-французский союз во время Семилетней войны. Две «юбки», императрица Елизавета и мадам Помпадур, упокоились на кладбище. Третья, Мария-Терезия, как паучиха, засела в Хофбурге и плела свою паутину. Смерть Густава — момент неприятный, но вполне себе проходной. Подумаешь, Швеция! Нет, все решалось и решается в Вене, Париже, Потсдаме и… Сумеет ли царь найти свое место в европейском концерте? Или Российская империя будет отброшена во времена Алексея Михайловича Тишайшего? Как понять, чего хочет самозванец?
«Не смей впредь даже так думать об этом человеке, если не хочешь уподобиться жалкой роли эмигранта, которые запрудили Варшаву! — отругал себя Воронцов. — Ставки сделаны, как и мой личный выбор, Будет совсем неплохо заставить австрияков сцепиться с пруссаками. Меньше будут лезть в русские дела».
— Завтра отправляемся в Вену!
— Ах, я так хотела провести пару недель в Спа, — притворно вздохнула Дашкова.
Луиджи Фарнезе не составило труда получить приглашение на королевский прием в Хофбурге. Про него ходили слухи — он сам их распускал, — что виконт Фарнезе имеет все шансы возродить угасшую династию герцогов Пармских. Достаточно было одного намека, и из дворца прибыл посыльный с известием, что благородного сеньора ожидают Их величества Мария-Терезия и Иосиф.
Всегда элегантный в своем скромном, но тщательно продуманном наряде он привлекал внимание дам — как ни боролась Мария-Терезия с безнравственностью, венское общество с головой погрузилось в пучину разврата галантного века. Столичные «штучки» стреляли глазками в итальянца, пока он прохаживался по парадному залу королевской резиденции и разглядывал 11 портретов отпрысков австрийской императрицы. Белокурые и голубоглазые мальчики и девочки, настоящие ангелочки, с надеждой на великолепное будущее взирали с полотен. Увы, печальная участь ожидала их: четверо умерли от оспы, двоих, в том числе, писаную красавицу Марию Элизабет, она обезобразила.
Если женские взгляды были обращены на заезжего знатного итальянца, то мужские — на незнакомку в экстравагантном костюме русской царевны. Усиливала интригу ее свита, сын и отец Разумовские в кафтанах, усыпанных бриллиантами. Кто она, эта невысокая красавица? Предположения выдвигались одно за другим, все более и более фантастичные.