По правде говоря, он изысканный. Несмотря на то, что рисунок выполнен карандашом, детали настолько яркие, что кажется, будто видишь Джианну во плоти. Но самое главное — он так передал ее красоту, что невозможно не залюбоваться ею: тепло, отражающееся в ее чертах, глаза, полные любви, улыбка, полная оптимизма.
Какой Микеле видит свою сестру.
И она тоже замечает это, потому что вытирает слезы с уголков глаз, прежде чем обнять Микеле.
— Я горжусь тобой. Мы обязательно найдем способ, чтобы ты продолжал учиться.
— Нет, — хмуриться он, внезапно посмотрев на нее в замешательстве. — Я не хочу. Как я уже сказал, это всего лишь хобб, — он высвобождается из ее объятий, оставив между ними некоторое расстояние.
— Но это было бы пустой тратой твоего таланта.
Микеле пожимает плечами.
— Почему? — спрашиваю я, заинтригованный его внезапной реакцией.
Его брови взлетают вверх, а затем он хмурится.
— Это не мужское занятие, — убежденно говорит он.
— И кто тебе это сказал?
— Все. Они сказали, что это для трусов и слабаков.
Встретив серьезное выражение лица Джианны, она кивает мне, встает и выходит из комнаты.
А я следующие несколько часов пытаюсь объяснить Микеле, что рисование и искусство не имеют ничего общего ни с трусами, ни со слабаками, ни с чем.
Мне приятно, когда он, кажется, понимает, что я говорю, но я не могу не чувствовать, что отсутствие отца повлияло на него больше, чем он показывает.
— Спасибо, — произносит Джианна некоторое время спустя, когда я наблюдаю за тем, как она наносит вечерний макияж. — Знаешь, Микеле равняется на тебя, — вздыхает она. — Он не все мне рассказывает, но я думаю, что в школе над ним издеваются. Иначе откуда бы у него взялись такие идеи?
— Он сильный парень. С ним все будет хорошо, — уверяю я ее.
Он может быть тихим и часто сливаться с фоном, но в нем есть спокойная сила. Невозможно пережить то, что пережил он, да еще в таком юном возрасте, не имея внутреннего стрежня.
— Ты можешь быть очень милым, когда не угрюм, — весело говорит она, заканчивая наносить последние штрихи макияжа.
— Ну, наслаждайся моей пока что не угрюмостью, потому что, как только мы окажемся на вечеринке, я буду сердито смотреть на каждого мужчину, который подойдет к тебе, — игриво отвечаю я. Она еще не знает, что, скорее всего, я буду делать нечто большее.
На этот раз ее присутствия на вечеринке потребовал сам Бенедикто, поскольку он собирается заключить сделку с хозяевами.
Я держусь на расстоянии, пока Джианна наклеивает фальшивую улыбку и входит в зал под руку с отцом. Бенедикто с самодовольным видом ведет Джианну и свою жену внутрь.
Все уже уставились на их появление, особенно их взгляды остановились на Джианне в ее гламурном золотистом платье. Оно прекрасно дополняет ее светлые волосы и делает ее похожей на богиню.
И когда я вижу, как не один дурак пускает слюну ей в след, я едва сдерживаю себя, чтобы не вытащить их на середину комнаты, чтобы избить до полусмерти для большой демонстрации, чтобы показать, что она занята.
Но я не могу. Пока не могу.
Мне становится все труднее притворяться, что я всего лишь ее телохранитель. Делать вид, что я не имею права вмешиваться, когда кто-то из этих придурков пытается трахнуть ее взглядом.
Черт, мне становится все труднее не поступать в соответствии со своей природой — убить всех этих идиотов за то, что они вообще находятся в одной комнате с ней.
Вскоре ее друзья требуют ее внимания, и она, грустно улыбаясь, идет за ними в другой конец комнаты.
Я собираюсь последовать за ней, но Бенедикто останавливает меня.
— Не думай, что я не вижу, как ты смотришь на мою дочь, — гримасничает он.
Не обращая внимания на тик в челюсти от одного только факта, что он смеет называть ее своей дочерью, хотя никогда не относился к ней как к таковой, я заставляю себя ответить.
— Как я смотрю?
— Как будто ты хочешь ее трахнуть, — он делает паузу, — или уже трахнул. — Он пожимает плечами, как будто ему все равно. — Я знаю, как она действует на мужчин, но я никому не позволю поставить под угрозу мою сделку с Кларком. И уж тем более тебе, — насмехается он.
— Между мной и вашей дочерью ничего нет, сэр, — эти слова жгут мне язык, как и тон подчинения, который я вынужден принять.
Но я стиснул зубы и сдержал себя.
— Так держать. Иначе я не буду так добр.
— Это угроза?
— Это обещание, парень. Может, ты и крутой парень, но я сделаю так, что твое тело никогда не найдут, — Бенедикто высокомерно улыбается.