- Не скажи. Выгода есть.
- Что-то невдомек мне.
- Ну, а хотя бы уже то, что Масей из тюрьмы вернулся?
- Гм, большое утешение! Да и при чем тут тюрьма?
- Смотря какая. Он же не вор и не убийца, а политический. Значит, у него расхождение с советской властью было. Ну, а теперь такие люди в цене.
- Вот ты про что! - невесело усмехнулся Зазыба. - Значит, за сына и мне цена выше будет? Так я тебя понял?
- Так.
- Но ведь немцы небось еще не знают про Масея?
- Почему это не знают? - возмутился Браво-Животовский.
- Откуда же им стало известно? - бросил испытующий взгляд на своего собеседника Зазыба. - Сам говоришь, ему надо еще явиться в волость, отметиться.
- Ну и что? Это же отметиться, а... Словом, ты, Зазыба, не думай, что новая власть ничего про нас не знает. Знает, да еще и как.
- Выходит, ты мой благодетель? - насмешливо спросил Зазыба. - Значит, тебе надо спасибо сказать?
- Ну с этим еще успеешь, - снисходительно разрешил Браво-Животовский.
- Правда твоя, успею, - не меняя насмешливого тона, согласился Зазыба. - Но пока давай мы с тобой, Антон, договоримся так: ты не оказываешь мне никаких благодеяний, а я не нуждаюсь ни в чьем покровительстве. Во-первых, не так уж я молод, чтобы думать о карьере, особенно при новой власти, а во-вторых, для меня теперь важней не то, кто мне доверять собирается, а кому я доверять намерен. Скажу откровенно, к тебе у меня доверия нету.
- Напрасно.
- Не знаю, но сказал я, что думал.
- Напрасно, - повторил Браво-Животовский и добавил: - Теперь тебе без меня не обойтись.
- Вижу, тебе с чего-то очень хочется связать одной веревочкой с собой и меня, и сына моего.
- Веревок я не вью, тут ты ошибаешься, но общества твоего не чураюсь.
- Известно, не с Драницей же все время якшаться? Хватит того, что он подвел тебя у криницы. Все хвастал, что может по-немецки, наши мужики даже поверили, что он переводчиком при тебе, а как до дела дошло, так тумаков отведать пришлось. Да и немец тот тоже какой-то шалопутный - своего не узнал. Помнишь, как в том анекдоте?..
- Ну, чья бы корова мычала, а твоя молчала, - стараясь сохранить спокойствие, сказал Браво-Животовский. - Твои тоже не меньше шалопутные. Меня хоть плеткой, а тебя так и совсем чуть со света не сжили. Зря попрекаешь.
- Да я это к слову, - будто и правда пожалел Зазыба. что ненароком напомнил полицейскому о неприятности.
- У меня тоже к слову пришлось, - с явной иронией повинился Браво-Животовский.
- Будем считать, что квиты.
- Квиты так квиты, - охотно согласился полицейский.
Напрасно он надеялся на перемирие. Через минуту Зазыба сказал:
- А поросенка с фермы вы незаконно взяли с Драницей. Не имели права.
- Чепуха, - попытался отмахнуться Браво-Животовский. - С лосем надо было как-то решить.
- Колхозная ферма не собственный хлев. В охотку и каждый мог бы.
- Так ты же распустил колхоз.
- Но это еще не значит, что каждый может хапать, что вздумает.
- Эх, - дернул щекой Браво-Животовский, - не об этом сегодня надо говорить нам! - И выражение лица его сделалось едва ли не страдальческим, как будто и вправду он добивался в беседе чего-то такого, что никак не доходило до Зазыбы.
"Ишь, - насмешливо подумал Зазыба, - кручина полицая забирает. Но это только начинка, а будет целая овчинка. Придется шила с перцем попробовать". Потом сказал:
- А правду болтают наши мужики, Антон, что ты у Махно служил?
- Служил, - как ни в чем не бывало, подтвердил Браво-Животовский. - А что?
- Тогда мы и раньше, оказывается, могли повстречаться с тобой? Я же свой орден получил за махновцев.
- Ну, про это, допустим, я читал в районной газетке.
- Мог и ты оказаться среди них. И тебе бы башку снял шашкой.
- Ну, это еще бабка надвое сказала. Мог ты мне башку отсечь, а мог и я тебе. Или не веришь?
- Ты, видать, землю со злости грыз, пока жил у нас затаясь?
- Я, как тебе известно, землю пахал, - сказал на это Браво-Животовский. - К чему мне было ее зубами грызть? Да меня тогда уже у Махно и не было, когда ты саблей махал там.
- Золота-то хоть награбил, гуляя с Махно? - спросил Зазыба.
- Ясное дело, целый воз. Неужто не заметил, что моя хата золотом крыта?
- Ну, допустим, хату крыл еще сам хозяин.
- А перекрывал ее кто?
- Перекрывал ты. Но не верится чего-то, что ты без золотишка. Известно ведь, какие вы, махновцы, мародеры.
- Я, милый мой, привык честно служить.
- За идею?
- А если и не за идею, то все равно честно. Ты думаешь, я у одного Нестора Ивановича служил? Я и в Красной Армии был.
- Когда - перед тем, как к Махно перебежать, или после Гуляй-Поля уже?
- Чего теперь выпытывать! Надо было раньше интересоваться.
- Странно у тебя получается - служить служишь, а похвалиться вроде и нечем.
- Почему? Я же открыто служу.
- Это теперь. А что ты скажешь, как немцев прогонят?
- Все надеешься, что большевики твои вернутся?
- Надеюсь, Антон, надеюсь!
- Но признайся, Зазыба, ты бы со мной вот так, по-человечески разговаривал, если бы твой верх был, если бы ты на мое место стал?
- Во-первых, я на твое место не посягаю. А во-вторых, ты тоже скоро иначе запоешь. Это покуда нет окончательной уверенности, что власть твоя надолго зацепилась у нас, ты ангелом прикидываешься.
- Ну, это ты мне уже говорил, - возразил Браво-Животовский, - а я, как видишь, все еще не оправдал твоих надежд. Никто в Веремейках не может пожаловаться, что я сделал ему худо. И дело вовсе не в том, что чего-то жду. Тут, кажется, уже все ясно. Ждать долго не надо. Власть поменялась навсегда. Не знаю, долго ли у нас будут сами немцы. Это уж их дело. Одно бесспорно - советской власти они больше не допустят. Сам знаешь, сила солому ломит. Так что зря ты надеешься на большевиков. Не вернутся они.
- Глупый ты все-таки, Антон, - терпеливо дослушав до конца, засмеялся Зазыба. - Большевики - это люди. Живые люди. И никакая власть не заставит их отказаться от своих убеждений. Попробуй вынь из человека душу. А убеждение - это и есть душа. Поскольку люди живут повсюду, поскольку без людей на земле немыслимо, значит, и большевики будут всегда среди нас.
- Ну вот, я тебе про Фому, а ты мне про Ерему, - пожал плечами Браво-Животовский. - При чем здесь душа, при чем убеждения? Я говорю про большевистскую власть. А кто про что думает, черт с ним, мельница, как сам видишь, большая, все перемелет. Не у одних же большевиков убеждения. Были свои убеждения когда-то у кадетов, у эсеров, у меньшевиков, у анархистов. Большевики перемололи их на своей мельнице. Теперь очередь настала для самих большевиков. Даст бог, национал-социалисты их перемелют.
Довольный собой, что основательно доказал все Зазыбе, Браво-Животовский некоторое время ехал молча.
Дорога уже шла краем торфяника, где первый год высаживали кок-сагыз. Растение это для здешних земель было неведомое, о нем, кажется, никто слыхом не слыхивал до сих пор не только в Веремейках, а и по всей Беседи. И вот в этом году во всем районе принялись пропагандировать его еще с зимы. Крайне необходима была резина. В земотделе был введен даже специальный агроном по кок-сагызу, а в колхозах созданы бригады, которым полагалось заниматься выращиванием новой сельскохозяйственной культуры, имеющей стратегическое значение; по крайней мере, пропагандируя ее среди колхозников, все, кто имел касательство к этому, нажимали на необходимость в ней именно со стратегической стороны. Понятно, в Веремейках, тоже была создана такая бригада. И на протяжении всей нынешней весны веремейковские колхозницы не успевали выводить цыпки на руках и ногах. Но зря старались. С войной как-то сразу пропал интерес к кок-сагызу, о нем забыли. И тогда по торфянику снова принялся расти пырей, за ним болотный перец и разная другая трава, которая заглушила квелые побеги новой культуры. Так что, считай, кок-сагыза в Веремейках никто и не видел. Во всяком случае, в густых зарослях болотного перца и пырея отыскать его теперь было немыслимо. В итоге веремейковцы напрасно потеряли изрядный кусок покосов, ибо до тех пор, как вспахали тракторами урочище, тут каждый год буйно поднималась луговая трава, бывало, овсяница вымахивала человеку по самый пояс и заливала среди лета фиолетовым паводком все пространство от этой дороги и до новых колхозных подсек, на которых сеяли просо, овес и гречку.