«Вожди индейцев пришли на обед…»
Вожди индейцев пришли на обед
к французскому губернатору,
их мало осталось после побед
французского губернатора.
Мундиры сияют. Хозяин учтив.
Курчавятся белые скальпы,
шутник-адъютант, длинноногий
штатив,
сверкает, заботится, скалится.
Мажет горчицей хрустящий хлебец,
вождю подает с улыбкой,
он знает, лощеный парижский
подлец,
как верят индейцы улыбкам.
Индейцы раскрашены под образа.
Чинно, как на дуэли,
ели индейцы, закрыв глаза,
и мужественно доели.
Никто не смеялся.
Никто не хрипел.
Молчал губернатор,
а Тана,
жена губернатора,
мажет хлебец
медленно-
медленно,
для адъютанта…
ИНДЕЯ
Я видал над Ниагарским водопадом радугу; и в солнечный день и ночью в цветных прожекторах — алая радуга.
I
«Где в ночах шелестит
голубая трава Аяганга,
одуванчик Бакбак
и по озеру — лилия Лала,
где черные камни,
оторванные от гор,
зовутся негромким, гордым именем — Скалы.
Совята мои улетают в густую траву Аягангу.
Тоскуют по лунам багровым бесплодные жены.
А там, далеко-далеко-далеко за Хинганом
одинокий плачет верблюжонок…»
II
Будь я вождем
и Хранителем Воинской клятвы,
над Ниагарой сказал бы вам, старикам:
«Дети мои, крепкореберные совята!
Вспомним траву Аягангу на берегах!
Вспомним костры и песни, которые пелись.
Мы грызли кость, не поднимая глаз,
Ы-х!
Рубили!
Мы в пыли хрипели,
жеребцы обнюхивали нас.
Снятся нам — трава и кобылицы,
губы их железом отдают.
Нюхая изрубленные лица,
кони от волнения поют.
Хилые стояли у костра,
отвечая беспощадным воем.
В душу заползал хороший страх,
и потел, и озирался воин.
Трусы, цепенея, повставали:
— Дай коней, отвага!
— О атака!..
Женщины в молчаньи танцевали,
грубыми качая животами.
Вой все поднимался, поднимался,
воин убивал и убивал.
Женщины совсем не понимали
то, что воин недопонимал!
III
Мы от берега тихо отходим,
нас кидает опять на скалы,
нам сыны оправданья находят,
чтоб самим не раскаяться.
Что же! Пусть наводнение. Не беда.
Пусть наливаются илом и рыбами города,
это — счастье пустынника желтого!
Это — вода!
Пусть нас мутит похмелье,
мы, как отцы, кутили,
красную теплую влагу
мы, как умели, пили.
Пусть на траве черствеют
мощные их тела,
пусть молодые пчелы
пьют пьянящий нектар.
Пусто в холодных залах,
ох и дела,
утром опять вороны протяжно орали —«кар!»
Жизнь, ты беспечна, как Ниагара,
ты пробиваешь в граните русло,
чтобы свалиться с криком на камни.
Хочешь в истоки вернуться,
грустная!
О Ниагара!
У, Ниагара!
А-а-а!
И падение после удара.
Падаешь?
Пыль водяная и грохот,
если упасть с высоты, то
с огромной!
А над адом горит, не сгорая,
алая радуга, о Ниагара!
Разве не счастье — так умирая,
в чьем-то сердце оставить
радость?..
«Я таю над ночными городами…»
Я таю над ночными городами,
Их много, молчаливых, под крылом,
Огни земные, как снежинки, тают,
Годами оседая над огнем.
Я пролетаю над ночным Парижем,
Огни, все те же рыжие огни!..
Упав лицом в иллюминатор, вижу,
Что мне знакомы издавна они.
Кизячными кострами полыхают
Приморские чужие города,
Над миром ночь как будто неплохая,
Огни мелькают,
Мечется радар,
Напоминая нам,
Что все спокойно.
Глаза ночей, подкрашенные хной.
Внизу трава полита темнотой.
Костры. Луна. И ожидают кони
Пронзительного выкрика: «Атой!»