Он вновь посмотрел на Богаевского. Тот слегка наклонил голову, подтверждая эти слова.
Сидорин задернул занавеску, подошел к покрытому зеленым сукном столу для совещаний, занимавшему едва ли не полкабинета, жестом указал Мамонтову на место рядом с собой.
У противоположного конца стола сел Богаевский.
Сидорин продолжал:
— И как представляется по всем предварительным проработкам, выход из положения возможен только один: еще до начала этого контрнаступления крупным кавалерийским соединением — скажем, корпусом — прорвать фронт красных, смять его тылы, в первую очередь разгромить штаб фронта
— И что тогда будет достигнуто? — спросил Мамонтов. — При таком-то соотношении сил! Тут одним корпусом ничего не переменишь. Разве что отсрочишь выступление красных на месяц, в самом лучшем случае — на два.
Богаевский встал, простер над сукном стола руку.
— Два месяца! — ликующе воскликнул он, — Но гораздо ранее Москва, захваченная Добровольческой армией, будет у ног Май-Маевского. И значит, отложенное всего на такой срок наступление красных не состоится уже никогда. И на свадебном пиру новой российской государственности казачество воспоет свою песнь достойно.
Мамонтов хмуро смотрел перед собой. Все было ясно. Ему, его корпусу, предложат впутаться в это дело. Потому и принимают вдвоем. Почет! И конечно, считают простаком. Бросить один корпус против нескольких армий, изготовившихся к контрнаступлению, и начать с удара по штабу фронта!.. Он прекрасно знает, где этот штаб. В Козлове.
Двести двадцать верст за линией фронта, если брать напрямую. Дорогами — так и все триста. А идти придется и без дорог. Но предположим, пришли, разгромили. Что дальше? Он крушил штаб, а красные спокойно на это взирали? Сунуть голову в петлю. Милое дело!
— Задержавшись с контрнаступлением даже всего на две-три недели, — напевно продолжал Богаевский, — красные, спасая свою столицу, затем будут вынуждены снимать части с нашего фронта. Эта отсрочка — уже победа. И потому корпусу, назначенному в рейд, можно передать лучшее оружие, снаряжение. Всем остальным полкам Донской армии оно уже вообще не потребуется. Победа! И всего только — лихой наскок под командой истинно опытного боевого командира.
Потом оба они смотрели на Мамонтова. Ожидали ответа.
Он же молчал, потому что вспомнил, как всего лишь полгода назад в тыл его группы войск под Царицыном ворвалась дивизия красного начдива Думенко. Тысячу верст прошла она по тылам фронта, разгромила двадцать четыре белых полка, но, что было всего удивительней, на пути от станицы к станице она становилась все многочисленней. Голытьба покидала селения вместе с этим войском. Что, если — согласись он и в самом деле пойти в рейд — и с его корпусом в красном тылу произойдет такое же чудо? Ведь стонет… Как стонет под игом комиссаров Россия! Как она молит о возвращении добрых старых порядков!
Он сказал:
— Будет приказано, я возглавлю такой поход, но… Сидорин и Богаевский смотрели на него выжидающе.
— Возглавлю, — повторил Мамонтов. — И убежден: цель будет достигнута, жертвы оправданы, как бы тяжелы они ни были.
— И какое же «но»? — первым не выдержал Богаевский. Мамонтов одарил его хмурым взглядом.
— Главком! — догадался Сидорин. — Ожидаете, что он помешает? Будет против самой идеи? Лично против вас?
— Нисколько не сомневаюсь, — подтвердил Мамонтов. Сидорин прикрыл ладонью глаза. Теперь, когда Мамонтов уже чувствовал себя тем полководцем, от которого оба они, нынешние правители Дона, всецело зависят, этот покорный жест возмутил Мамонтова.
— Потому-то и гибнет казачье дело, — он едва удержался, чтобы, словно на площади, со всего маха не рубануть рукой воздух. — Все, что намечаем, — с оглядкой. Любое слово, решение — не окончательно… Да, да, да, — машинально повторял Мамонтов, вновь охваченный видением картины того, как там, под Царицыном, из станиц вместе с красной дивизией уходили тысячные толпы.
Будет так и с его полками. Будет!
Ярко, в звуках и красках, он представил себе теперь то, как корпус под его командованием движется по красному тылу и от него во все стороны распространяются волны успокоения, порядка, начавшегося еще триста лет назад при Михаиле Романове, и десятки тысяч благодарных ему, Мамонтову, россиян ежечасно присоединяются к этой колонне. А он идет уверенно, с богатым обозом. Никаких реквизиций у населения! Никаких шалостей со стороны казаков: что-то украсть, отобрать, чем-то воспользоваться… Напротив! Раздавать захваченное в казенных магазинах и складах, чтобы с каждым днем ширился круг молвы: «Щедрые, добрые… Истинную свободу несут…»