Болгарская церковь была обуреваема другою ересью, находившею себе прозелитов и в духовенстве и в боярских домах и среди простого народа. Ересь эта была известна под именем Богумилов. Новейшие исследователи этой ереси, основываясь на показаниях греческих писателей, полагают ее начало в первых годах XII в., когда богумилы сделались известны во Фракии и проникли в самую Византию. Но болгарские свидетельства показывают существование этой ереси в Болгарии гораздо ранее. Из них мы усматриваем, что порождение ее совпадает со временем первого появления разных еретиков в эпоху Бориса, на которых он, как мы видели, жаловался папе Николаю. В одном из этих сказаний говорится, что в лета православного царя болгарского Петра (927–967) «явился поп, по имени Богумил, а по истине рещи Богу-не-мил, первее нача учити ересь в земле болгарстей.» Составитель Синодика также упоминает «попа Богумила иже при Петре цари болгарстем восприемшаго манихейскую сию ересь и в болгарстей земли рассеявшаго...» Эти исторические свидетельства о богумильской ереси указывают достаточно на время, когда возникла она в Болгарии. Из перечета ересеначальников богумильской секты, преданных проклятию православною церковью в Болгарии, еще яснее обозначается время ее появления. Синодик царя Бориса упоминает: треклятаго Богумила, и Михаила ученика его и Феодора и Добра и Стефана и Василия и Петра и прочая еговы ученики и единомудренники... анафема.« По греческим свидетельствам известен, как глава секты богумилов, один Василий. Любопытные подробности о нем оставила Анна Комнена, а изложение учения богумилов, записанное скрытым борзописцем со слов Василия, сохранил Евфимий Зигабен. Умалчивая о темном и богохульном учении их, противном не только откровению, но и здравому смыслу, сходно изображаемом в главных чертах с византийскими и болгарскими памятниками, приведем некоторые подробности из исторического известия, оставленного Анною Комненой по случаю поднятого на них гонения.
Алексей Комнен (цар. 1081–1118), возвращаясь в Константинополь после похода против Роберта Гискара, остановился на некоторое время в Филиппополе, чтобы наказать возмутившиеся полки павликиан, отказавшихся последовать за ним на нормандийцев. Убеждениями слова, а более меча, Алексей почти успел искоренить павликиан не только в Филиппополе, но и в окрестных его местах. Здесь услышал он, что какие-то новые еретики появились в Константинополе и действовали с неимоверными успехами, особенно между женщинами. Узнал также, что некто Василий врач с «двенадцатью апостолами», был в главе этой секты. Вскоре по его приказанию некоторые из богумилов были схвачены и представлены ему. Они единогласно указали на Василия, как на ересеначальника, только один из них, некто Диблатий (не Добр-ли?) не сознавался ни в чем; но пытка вырвала и в нем одинаковое указание на Василия и его «двенадцать апостолов». Усиленные поиски увенчались вскоре успехом. Василий был открыт и приведен к Алексею. Типическое выражение Фанатика, как нельзя более, соответствовало его нечестивому призванию. Он предстал, говорит Анна, с исхудалым, длинным лицом, редкой бородой, облеченный в власяницу инока, и с изворотливым бойким выражением слова. Император тотчас увидел, как трудно обыкновенным путем допроса заставить его говорить откровенно. Алексей употребил хитрость, посредством которой скорее достиг цели. Он встретил закоренелого ересеначальника приветливо, посадил его за свою трапезу, и выразил ему удивление свое о его аскетически строгой жизни, – в то же время, с видом глубокой любознательности, пожелал узнать главнейшие догматы учения богомилов. Лишних свидетелей не было, кроме Исаака Севастократора, брата Алексея. Сначала Василий не решался, но Алексей так искусно умел прикинуться откровенно желавшим научиться, что, наконец, пересилив осторожность сектатора, вызвал у него систематическое признание вероучения этой ереси. В том же покое, сокрытый завесою, был приготовлен тахиграф – борзописец, который записывал до слова все ответы Василия, послужившие Зигабену материалом составленной им истории учения богумилов. С этим неоспоримым документом в руках, созвал Алексей сенат и духовенство и приказал прочитать добровольные признания Василия. Отрицать было невозможно. Он торжественно подтвердил свои показания и готов был принять самую смерть для их защиты. Никакие угрозы пыткой и костром не поколебали его упорной настойчивости. Он оставался тверд в своих заблуждениях, даже и тогда, когда сам император, неоднократно призывая его к себе, старался, обратить на путь истины. В народе между тем ходила молва, что по ночам видели, как бесы бросали каменьями в небольшой дом, где находился Василий под строгим присмотром. Между тем тайная полиция ревностно отыскивала последователей богумильства, так что все двенадцать лжеапостолов были вскоре открыты и представлены императору. Многие из открытых еретиков прознавали себя за последователей Василия, другие же, отрекшись его, выдавали себя за христиан. Чтобы узнать, кто из подсудимых истинно верующий, император приказал обнародовать, что последователи учения богумилов будут сожжены. Затем приказал воздвигнуть два костра и к и одному из них водрузить крест, объявив, что те из еретиков, которые желают умереть христианами, должны подойти к костру, при котором был крест. Явилось множество раскаявшихся, – они были прощены. Но и упорные богумилы не были преданы смерти; они были заключены в темницы, где Алексей часто посещал их, увещевая отстать от богохульных своих заблуждений. Духовенство с своей стороны содействовало усилиям императора и им удалось многих обратить к православию. Василий же врач был обречен собором духовенства, – под председательством патриарха Николая Грамматика, – костру, и этот приговор был подписан императором, которого усилия поколебать Фанатизм ересиарха, оставались тщетны. Огромный костер был воздвигнут на ипподроме. Бесчисленная толпа народа, в том числе многие тайные богумилы, бросились на площадь к позорищу. Надежда обратить еретика не покидала однакож императора и он велел снова водрузить крест неподалеку от костра. Василий мог освободить себя от мучительной смерти и ему стоило только подойти к кресту; но фанатическая ревность превозмогла в нем. Ангел света, надеялся он, освободит его от пылающего пламени. Когда же он увидел огненный столп и треск пылающего костра, какая-то робость овладела им, но только на мгновение, – непоколебим и суров стоял он снова, готовый принять смерть со всеми ее ужасами. Он производил какое-то неизъяснимое обаяние на толпу народа, среди которой ходили нелепые басни об нем и о каких-то ожидаемых от него чудесах. Палачи нехотя, со страхом исполняли свои обязанности и ежеминутно ожидали видеть, как бесы увлекут своего избранника из пылающего огня. Они решились бросить в костер сначала верхнее облачение еретика. Фанатически восторженному воображению Василия почудилось, что оно взвилось в воздух; но палачи убедились в противном и вскоре сам Василий был брошен в костер.