– И тем не менее это не значит, что чья-то гибель помутит наш рассудок, – защищал как себя, так и Дивайда Логос. – В отличие от Номоса мы ещё ни разу так и не потеряли над собой контроль. Что толку переживать за то, чего пока не было?
На этом разговор и закончился. Пайдей снова сдвинул на лоб шляпу, Ваний вернулся к чтению, а сыновья Септимо занялись тем же, что и прежде: Номос стал думать о чём-то своём, а Логос – смотреть на проносящиеся за окном просторы Альбедо. Дивайд собирался достать револьверы своего брата и почистить их, но его внимание привлёк один из братьев. Логос, облокотившийся на подоконник и продолжавший смотреть на мелькавшие за окном пейзажи, еле слышно произнёс одну фразу. Хоть Номос и сидел близко к своему брату, но, погружённый в свои раздумья, он ни на что не реагировал, однако Дивайд всё же сохранил чуткость и смог разобрать сказанное. Это были последние слова, которые произнёс Логос, но теперь они казались какими-то печальными:
– К сожалению, ни разу так и не потерял…
Дивайду это показалось странным; разве можно сожалеть о том, что ты ни разу так и не поддался опустошённой части себя? И впервые лицо Логоса отражало не сдержанность, не спокойствие, с которыми он обычно не расставался, а тоску. Удручённый вид товарища заставил Дивайда задуматься, так ли эти братья похожи? Насчёт Номоса у него не было сомнений. Он казался доброжелательным и нельзя было даже подумать, что этот юноша может кому-то навредить. Но Логос теперь представлялся каким-то антиподом. Будто бы быть миротворцем не входило в его планы, и где-то в глубине себя он взращивал семена кого-то, кто был далёк от рыцарства. Дивайд пока остановился в своих рассуждениях, ибо боялся выставить Логоса в ложном свете, но он запомнил этот образ – печального рыцаря, изнывающего по какой-то мечте, но о какой именно – оставалось загадкой.
После рассказа Номоса Ваний решил продолжить разговор о пустых, ведь ему казалось необходимым поделиться тем, о чём многие умалчивают, чтобы лишний раз не пугать молодых рыцарей, однако место, куда они направлялись, требовало этого:
– Когда люди только начали терять человечность и превращаться в пустых, они мало чем отличались от безмозглых кукол. Это были животные, которые хотели только разрушать. Но за последние десять лет участились случаи, когда пустые вели себя разумно. Я не раз сталкивался с теми, кто могли выработать определённую стратегию боя, владеть оружием и даже говорить, – Ваний засучил правый рукав и продемонстрировал десяток серых шрамов. – Их было всего трое, но действовали они тактично, чуть ли не заранее спланированно, – говоря это, Ваний смотрел в пустую точку пространства, словно вновь видя перед собой трёх пустых из прошлого. Тряхнув головой, он прогнал неприятные воспоминания и продолжил. – Они учатся. Не знаю, как, но учатся использовать проклятие, словно заставляют его работать на себя.
– Вы хотите сказать, – заинтересованно спрашивал Номос, – что, даже будучи пустым, человек теперь сохраняет свою человечность?
– Нет. Это не люди, я уверен. Но каким-то образом, даже поддавшись проклятию, в людях остаётся доля рассудка, – философия Вания была довольно простой: если увидишь пустого, знай, что перед тобой тот, кого следует убить. Проклятые не могли снова стать людьми. Они обречены, и единственное, что в силах сделать человек, так это только облегчить их муки. Но чем чаще Ванию случалось встречаться с пустыми, которые мало чем отличались от человека, он всё больше задумывался: действительно ли те обречены? От этого ему не раз приходила мысль, которая его всегда пугала. Сейчас он всё же решил её высказать. – Я не фаталист, и не хочу думать, будто проклятие рано или поздно истребит человечество, однако если поражение будет неотвратимо, то не может ли проклятие открыть новую странницу истории? – Логос, всё это время смотрящий в окно, чуть дёрнулся и стал слушать куда внимательнее. – Я не хочу этого признавать, но… что, если пустые – это те, кто должны прийти после людей; те, кто должны будут заселить этот мир после нас? Я имею в виду именно тех, кто смогли овладеть своим проклятием и сохранить разум.
Он ожидал, что его возьмут на смех, однако слова Вания встретило молчание – пугающее, полное безысходности и подавленности. Не только он ждал, что кто-то выскажет протест сказанному, но и все остальные. Рыцари тоже поглядывали друг на друга, словно ожидая того же самого. Дивайд вспомнил аналогичное чувство, нашедшее на него на площади, когда он разговаривал с Ванием о революции. Над ними повисло то же молчаливое согласие, то же подтверждение давным-давно зреющих домыслов. Все это предполагали: скрытно, неосознанно, и теперь точно знали, что их мысли были такими же, какие высказал Ваний. Так и не дождавшись сопротивления со стороны слушателей, Ваний закончил: