Спасённым оказался тот, кто был неравнодушен до археологических находок. Это оказался Эбенхарт, чуть не ставший поживой двух гнавшихся за ним бандитов. Поскольку ночь выдалась нелёгкой, никто не стал расспрашивать его, почему он бежал со стороны Пустоши. Археолога без лишних вопросов взяли с собой, решив, что разберутся с ним позже. Так Эбенхарт стал четвёртым узником, вместе с Рейном, Дивайдом и коротышкой-культистом, в прошлом являвшегося хозяином уже разрушенного трактира.
Археолог изложил рыцарям цель своего визита в Нигредо. Он рассказал, как его угораздило повстречать этих душегубов, добавив ещё и то, почему они решили покончить с ним. Их интерес, как полагал Эбенхарт, приманила его тяжеловесная сумка, битком заваленная древними рукописями. Он также признался, что без разрешения отправился в опасное приключение и без пропуска проник в Пустошь. Эбенхарт понимал, что за сказанное ему вынесут достаточно суровый приговор, однако ночь в Нигредо казалась ему ещё страшнее. Даже оторвавшись от двух преследовавших его разбойников, он не был уверен, что доберётся до вокзальной площади. Поэтому археолога ради его же собственной безопасности рыцари взяли с собой. Хоть и в качестве беглеца, Эбенхарт был всё же рад, что так он, по крайней мере, выживет.
– Столичный университет сам определит степень твоего проступка, – устало выдавливал из себя Ваний. – Нас же, поверь, твои научные соискания интересуют сейчас меньше всего. И так ночка лихая выдалась, так ещё и ты свалился на нашу голову.
На станцию они прибыли ещё до полудня, поэтому поезд им пришлось ждать до заката, так как Нигредо – это последняя остановка, посадка и высадка на которой происходила только близ вечера. Около семи часов послышалось далёкое гудение мчащегося экспресса. Как вчера с него сошло шестеро человек, так и теперь обратно зашло то же количество, правда, немного с другим составом. И стоит уточнить, что зашли-то пятеро, а вот шестой – наследник рода Дивайнов – всё отказывался возвращаться к действительности, отчего его пришлось заносить.
Так бы он и пробыл бы неизвестно ещё сколько времени в беспамятстве, если бы не неровное движение поезда. Арестантов заперли в грузовом вагоне, и в отличие от пассажирского подвеску здесь меняли куда реже, поэтому, когда поезд трогался, внутри порой сильно трясло. Во время очередного толчка Дивайд пришёл в себя.
– Ба, а вот и спящая царевна проснулась! – В своём репертуаре сострил Рейн. – Хотя вот в чём вопрос, мой юный друг: взаправду ли это ты?
Постаравшись подняться, Дивайд понял, что прикован цепью к одному из вагонных поручней.
– Ан нет, дорогой, встать у тебя не получится, – продолжал Рейн. – Хоть все мы тут и представляем некоторую угрозу для закона, но из всех нас именно ты наиболее опасен. Догадываешься почему? Припоминаешь прошедшую ночку?
Разумеется, Дивайд помнил. Помнил, как Номос – юноша, что отличался добротой и преданностью кодексу рыцарей – теперь странствовал по небесам. По крайней мере, в это верил Дивайд. Пусть все, даже убитые им в таверне адепты, прибудут на небеса, а ему пускай приготовят котёл в аду, да пораскалённее, так как стыд и горечь до того возобладали над ним, что от желаний самобичевания на его глазах выступили слёзы. Смотря на эту душетрепательную картину, Рейн продолжил:
– Видимо, всё же осталось в тебе ещё что-то от человека.
– Замолчи, – словно в пустоту, произнёс Дивайд. – Будь я человеком, мой друг был бы сейчас жив.
Только сейчас Дивайд осознал, что тот искусный навык стрельбы, которым он так гордился, был не чем иным, как частью его проклятой души. Он о нём никому не рассказывал, ибо считал своей особенностью. Но этот талант был не его, а пустого внутри. Это он направлял его револьверы, это он помогал видеть то, что обычный человек не в состоянии. От этого Дивайду стало только хуже. Выходило, что он самолично убил Номоса, ибо сам же хоть и на время, но обратился в опустошённого.
Держать скопившуюся внутри боль ему было уже не под силу, и его размышления облачились в слова:
– Ты ведь толком даже не знаешь, – обращался он к Рейну, – кто я и какова моя природа? Я полукровка. С самых первых секунд своего существования я бок о бок жил с этим проклятием. Бывали дни, месяцы и даже года, когда пустой внутри меня никак не давал о себе знать. До чего же я гордился собой в те моменты, до чего радовался, что наконец-то смог подчинить его. Но я был дураком, и просто верил в то, во что хотел верить. Сам того не зная, я постоянно использовал силу пустого, но думал при этом, что это просто мой талант. Теперь я вспомнил, что, каждый раз использовав силу проклятия, мне всё меньше удавалось контролировать её. И в итоге всё обернулось тем, что произошло в трактире.