– А может быть, в этот час какая-нибудь зарубежная страна ведет антифранкистскую пропаганду на испанском языке.
– И где же находится этот приемничек?
– Чего только не говорят на этот счет.
– Например?
– …Сейчас я вернусь, Мануэль, – сказал Перона, поднимаясь из-за стола, так как его подзывали только что вошедшие посетители.
Плиний снова задремал, но ему уже больше не снилось, что он сноп пшеницы и летает по воздуху. Во второй раз его разбудил Фараон.
– Ты никак спишь, дружище?
– Чего тебе, Фараон?
– Ничего. Просто вижу, ты тут сидишь один, в сторонке, да еще в столь неурочный час…
– Я удрал из дома. У нас там такая кутерьма перед свадьбой… Послушай, ты, наверное, тоже слышал об антифранкистской пропаганде на кладбище?
– Да, мне рассказали сегодня утром.
– И что ты думаешь по этому поводу?
– Чушь, только и всего. Какой-нибудь смутьян повесил транзистор на кипарисе, чтобы, с одной стороны, левые, а с другой – правые узнали о том, что Франко на ладан дышит.
– Вечно ты со своими глупостями.
– Глупости, глупости… да эти глупости совершаются изо дня в день, но стоит мне заговорить об этом, как сразу же начинают утверждать, будто я говорю глупости, – ответил Фараон, поудобнее усаживаясь на стуле, и, закурив сигарету, стал созерцать высокий купол своего живота сотрясавшийся от смеха.
Инспектор Мансилья вошел в кабинет Плиния, когда день уже был в самом разгаре.
– Как дела, инспектор?
– С утра торчу в вашем городе, и никакого толку. Пожалуй, это самое таинственное дело, какое мне когда-либо встречалось… Все так шито-крыто, что я нисколько не удивился бы, если бы узнал, что с доном Антонио произошел несчастный случай.
– Но где и каким образом? Машина дона Антонио стоит у его дома. К тому же, если бы на улицах нашего города, где все видно как на ладони, произошел несчастный случай, вряд ли это могло бы укрыться от людей.
– Да, да, конечно. Разве только доктора похитил кто-то из Аграмасильи-де-Альба?
– Вполне возможно, – засмеялся Плиний, – ведь там, насколько мне известно, не хватает врачей… Вы уже получили разрешение оповестить жителей нашего города?
– Я советовался со своим начальством, и в принципе возражений нет, но у меня попросили несколько часов на размышление. Там любят хорошенько все обмозговать.
– Будем надеяться, что сегодня мы получим ответ.
– Мануэль, у вас не найдется плана Томельосо?
– Зачем он вам?
– Я буду помечать на нем те места, где, по словам свидетелей, видели в тот день доктора.
– Конечно, у меня есть план города. Но, по-моему, будет лучше, если вы запишете названия улиц, которые вам назовут, а потом мы вместе обозначим их на карте.
Неожиданно на железный карниз уселся воробей и хитро посмотрел в окно кабинета.
– Гляньте, Мансилья, как красиво переливаются перышки птицы в солнечных лучах.
– Лучше бы она принесла нам какие-нибудь новости насчет дона Антонио.
– О, друг мой Мансилья, в тот день, когда птицы заговорят…
Воробей отвернулся от окна, огляделся по сторонам, словно решая, куда ему направиться, и полетел, почти касаясь земли, в сторону улицы Ферии.
Незадолго до восьми вечера позвонили из Управления безопасности Алькасара и дали разрешение на оповещение горожан. Вскоре сквозь жалюзи открытого окна дон Лотарио и Плиний услышали слова сообщения:
«Всем, кто видел доктора Антонио Барандиарана от шести вечера минувшей среды, пятнадцатого октября, где бы он ни находился, в черте города или в его окрестностях…»
И так далее и тому подобное.
Они прождали до десяти вечера, но, поскольку никто не явился, инспектор Мансилья отправился в Алькасар, а Плиний и дон Лотарио – в казино «Сан-Фернандо», чтобы перекусить и к полночи успеть на кладбище послушать мятежные речи конспираторов, поносящих режим Франко.
Когда Плиний и дон Лотарио появились в казино, молодые сеньорито, потягивающие аперитивы, и мужчины в беретах обернулись в сторону начальника муниципальной гвардии и его спутника. Сообщение, сделанное через мегафон жандармской машины, вновь пробудило интерес к нынешнему положению Плиния и исчезновению дона Антонио.
Едва они успели заказать себе пива, как к ним подошел толстяк в берете, низко надвинутом на лоб, по прозвищу Птицелов.
– Разрешите подсесть к вам, сеньор начальник? – сказал он, испытывая гордость оттого, что стал предметом всеобщего внимания.
– Милости прошу. Что скажешь хорошенького?
– Вряд ли это можно назвать хорошеньким… Но и плохим не назовешь. Дело в том… дело в том, Мануэль и дон Лотарио, что я видел доктора в тот день, когда он исчез.
– Правда?
– Сущая правда.
– В таком случае, Птицелов, завтра же утром ты должен пойти к инспектору Мансилье и все рассказать.
– Нет, Мануэль, я ничего не стану рассказывать ни сеньору Мансилье, ни самому королю Бурбону. Для меня в нашем городе, как, впрочем, и во всей Испании, нет другого детектива, кроме вас… И то немногое, что я знаю, я расскажу вам или никому. Ясно?
– Что ж, спасибо тебе. Говори, раз так, я потом передам все Мансилье. Ты ведь знаешь, какие у меня сейчас отношения с губернатором провинции.
– Можете передавать кому угодно. А что касается вашего нынешнего положения, то мы еще поговорим об этом с кем следует и поставим точки над «и», будьте покойны.
– Ну, ладно, рассказывай. Все остальное образуется.
– Так вот, Мануэль, вечером пятнадцатого числа дон Антонио, как обычно, играл в домино в соседнем казино… И до одиннадцати часов я видел его затылок, так как сидел под зеркалом позади него, хотя и на расстоянии четырех-пяти метров.
– Мы уже догадались.
– Терпение, Мануэль, я еще не все сказал… Около часа ночи он, как всегда, закончил партию в домино и присоединился к компании своего друга нотариуса. Вскоре они по своему обыкновению вышли вдвоем прогуляться по площади… А час спустя я встретил его, уже без нотариуса, на улице Нуэва.
– А прежде ты встречал его когда-нибудь там?
– Нет, в ту ночь я случайно оказался на этой улице. Моему другу не терпелось показать мне мотоцикл, который он купил сыну, и мы вместе отправились к нему домой… А на обратном пути я увидел доктора.
– Он поздоровался с тобой?
– Нет, он шел по другой стороне улицы.
– Это было в два часа ночи?
– Нет, два пробило чуть позже, когда я открывал двери своего дома.
– Может быть, он шел по срочному вызову?
– Сначала я тоже так подумал, но при нем не было саквояжа, в котором он носит медицинские инструменты, и он шел не торопясь, словно прогуливался.
Птицелов сел на краешек стула, уперся обеими руками в колени и, вытянув голову и подавшись всем туловищем вперед, пристально посмотрел на Плиния.
– Что скажете, начальник?
– Что я могу сказать? Посмотрим, найдутся ли еще свидетели, которые видели его в ту ночь, послушаем их… Тогда, может, что-нибудь и прояснится.
Съев по бутерброду и выпив сначала пива, а потом кофе, Плиний и дон Лотарио поехали на кладбище в легковом автомобиле ветеринара «Сеат-850».
– Ну и работенка нам с вами досталась, дон Лотарио. Такой второй не сыщешь во всем свете.
– Что поделаешь… Не отказываться же.
– Тем более что алькальд дал ее как бы в компенсацию за причиненный мне ущерб.
Несмотря на хорошую погоду, улицы были безлюдны и Пасео дель Сементерио казалась пустынной и мрачной.
– Мы можем прихватить с собой Браулио, Мануэль, – предложил дон Лотарио, проезжая мимо погребка философа.
– Оставьте его в покое, а то он опять заведется и устроит нам веселенькую ночку.
– Не устроит, Мануэль.
– Вы ведь знаете, как я люблю Браулио, но все хорошо в свое время.
У кладбищенских ворот их дожидался могильщик Матиас. Он делал то короткие шажки, то длинные, то отпрыгивал в одну сторону, то в другую, словно играл сам с собой.