Отец выиграл третью партию так убедительно, что имел право заметить:
— Шахматы позволяют провести грань между математиками и продавцами мелочной лавки.
После еще двух побед Халдейн III принялся критиковать всю систему игры сына с беззастенчивостью мастера первой величины:
— Атакуй! Агрессивность — душа игры, а ферзь — ее загадка. Шахматы — это матриархат, построенный на силе женщины, и тот, кто не в состоянии управлять силой женщины, теряет мужество, выхолащивается, как шахматист.
Халдейн высоко ценил комментарии отца, потому что ему была необходима любая подсказка, которая помогала находить проигрывающие ходы. Между тем он собирался с духом, чтобы перевести разговор в такие области, которые могли бы помочь разрешить загадку запрета на Фэрвезера.
Чтобы поддерживать видимость состязания, он выиграл и нацедил себе храбрости из того же бочонка, из которого проистекало шахматное всеведение отца. Внезапно он осознал, что тратит впустую огромные усилия на то, чтобы быть тактичным и дипломатичным в разговоре, о котором Халдейн III утром даже не вспомнит.
— Папа, почему запрещена официальная биография Фэрвезера?
— Может быть, потому что он экспериментировал с антиматерией?
— Он жил до того, как эти эксперименты были объявлены вне закона.
— Ты прав! Делай ход.
Халдейн передвинул короля, подвергая его опасности.
Отец изучал позицию.
— Тогда почему же ее запретили?
— Он затеял борьбу с Папой Львом XXXV. Папа пытался отлучить его от Церкви. Но социологи поддержали его. Не то чтобы Фэрвезер им нравился, напротив. Они поняли, что Лев домогается еще большей власти. Он пользовался всенародной любовью. Из-за преданности вере, кто знает?
Халдейн прождал несколько мучительных мгновений, пока отец не сделал, наконец, свой ход, так и не объявив шах королю.
— Но Папа не мог затеять отлучение государственного героя без веской причины.
— Да, черт возьми, ты прав, сын. Твой ход.
Халдейн подставил короля под шах на одну линию с отцовским ферзем, но отец пошел пешкой по диагонали и перекрыл шах.
Халдейн отступил на одно поле назад и на два через короля ладьей.
— Почему ему позволили заниматься электронным Папой?
— В те дни за спиной триумвирата шла большая борьба. Соцы и Психи ополчились на Церковь. Они приветствовали изобретение Фэрвезера. Генри VIII, глава социологов, знал, что ему наверняка не придется беспокоиться о политических кознях со стороны компьютера… Шах!
Халдейн рокировал короля в третий раз.
— Почему Лев пожелал подвергнуть Фэрвезера цензуре?
— Государственный секрет, сынок. Твой ход.
— Я только что сделал ход, папа. Рокировку. Если все это настолько конфиденциально, почему его биография всего лишь запрещена?
— Сначала ее не тронули. Запрещение-то как раз и было уступкой Церкви.
Халдейну потребовалось высокое мастерство и пришлось сделать несколько невозможных ходов, чтобы создать на доске такую позицию, в которой при любом ходе, какой бы ни сделал отец, он ставил своему сыну мат. На лице Халдейна III заиграла насмешливая полуулыбка и раздался тихий возглас предвкушения триумфа, когда он разобрался в положении фигур. Халдейн нарушил приятный ход мыслей в мозгу старика, спросив:
— Как ты думаешь, тебе удалось бы достать для меня эту биографию? Должно быть, она интересна.
— Достань ее сам, — он нетерпеливо махнул рукой в сторону своего кабинета, — она там, на верхней полке… Шах и мат!
В квартиру Малколмов он пришел рано, чтобы проверить, нет ли спрятанных микрофонов, и поставить дюжину роз, которые он купил, в бронзовую вазу, стоявшую возле двери в прихожую. Справившись с обеими задачами, он сел на кушетку и стал бегло просматривать биографию, которую прочитал поздней ночью накануне.
Он слышал, как она остановилась возле роз, и сделал вид, что поглощен книгой. Он посмотрел, как она прихорашивает букет.
— Они распустятся еще больше. Этой матроне надо предоставить господствующее положение.
В считанные минуты она превратила его неуклюже составленный букет в гармоничную композицию.
Он подошел и поцеловал ее в шею.
— Персонификация — это слабый литературный прием.
— Ученик уже учит учителя. Вы способный.
— Способный, ретивый и хитрый. — Он повел ее к кушетке и показал на лежавшую на ней книгу. Она наклонилась и взяла ее едва ли не с благоговением.
— Его биография.
— Мне одолжил ее пана.
— Вы не наговорили ему о Фэрвезере лишнего?