Он почувствовал, что она перестала гладить его волосы, но его глаза были закрыты, и он не видел проворного движения ее руки, которая расстегнула куртку. Он ощущал, что она склоняется над ним все ниже, прижимаясь к нему все теснее, и почувствовал нежный клинышек, раздвигающий ему губы, когда она проникновенно пропела:
— Эй, дитя, младенец сладкий, напитайся соком жизни!
И он познал ее во всей ее первозданной простоте и красоте, и это познание ее не было похоже ни на что, что он когда-либо знал или хотя бы представлял, что мог бы узнать.
На следующий день он возобновил занятия.
Печаль утраты не покидала его долгое время, но раскаяние сменялось сожалением, и это происходило постепенно, по мере того как Хиликс убеждала его и высказывала свое суждение о смерти отца.
Оставалось четыре месяца до возвращения Малколмов, и они с Хиликс продолжали проводить время в их квартире так же, как в тот мрачный и блестящий вторник. Он не чувствовал пресыщения, и они возрождали и возрождали старинные нежности романтизма. Они были любовниками и так и называли друг друга.
Даже когда вся его страсть растрачивалась до полного изнеможения, ему доставляло удовольствие говорить с ней, касаться ее и ловить взглядом мелькание наготы интимных сторон красоты ее тела.
В ее сладости могла появляться кислинка.
Однажды, когда он расточал ей комплименты, восторгаясь чисто технической стороной дела, она сказала:
— Кто-то должен был взять инициативу в свои руки, дорогой. Если бы я не злоупотребила твоей печалью и не совратила тебя, мы до сих пор сидели бы на кушетке, держа друг друга за руки.
Он спросил ее о неприязни к Джону Мильтону.
— Меня не беспокоит тон его морального протеста. Время от времени грех судит себя сам, и в пользу дьявола всегда существует какой-нибудь аргумент. Этот человек был государственным деятелем до того, как появилось государство. Он не более чем апологет социологов.
Время, казалось, неудержимо неслось к субботе их последнего свидания.
В первую субботу апреля, когда впереди оставалось всего три свидания, придя в квартиру, он увидел, что она явилась раньше него. Он обычно приходил первым, чтобы убрать пыль, проверить, нет ли микрофонов, и принести цветы, которые стали такими необходимыми в той духовности, которую они для себя воссоздали.
За окном шел моросящий дождь, который приносили налетавшие один за другим шквалы, и она, печальная, осталась стоять у окна, пока он один прихорашивал букет.
Он мог понять ее грусть. Он ее разделял. Они сняли со стены кухни календарь, который было видно из гостиной, и договорились не вспоминать о времени.
Покончив с цветами, он подошел к ней сзади, обнял за плечи и сказал:
— Теперь я знаю, что подразумевалось под этими глупыми словечками: «На дыбе времени…»
На ее глазах были слезы. Она обхватила его руками и почти совершенно разбитая пошла с ним к кушетке.
— Вспомни, милая, у нас остается всего три встречи, и мы не можем позволить себе сидеть, словно два пожилых человека, жмущиеся друг к другу под ударами надвигающегося небытия.
Вместо того чтобы, как обычно, повернуться к нему со свойственным ей пылом, она только взяла его руку в свои и продолжала пристально смотреть в окно.
Вдруг она заговорила, и в ее голосе звучала бесконечная грусть:
— Теперь «на дыбе времени тебе не снесть мученья. Любовь, убью тебя, тем дав благословенье». Халдейн, я беременна.
— Боже мой! — Рука, которой он обнимал ее, внезапно обмякла и упала.
Он физически ощутил присутствие государства.
Одно дело выходить на поединок с драконами на ристалище тех далеких дней с отточенным копьем, на коне и покрытым броней. Совсем другое, не имея ни копья, ни доспехов, обнаружить изрыгающего пламя дракона, который свернулся кольцами прямо здесь, в комнате.
Она была в ловушке. Эта девушка, с такой нежной плотью и таким хрупким скелетом, носила в себе улику преступного сговора, которая погубит их обоих.
— Ты уверена?
— Уверена.
Он встал и зашагал по комнате.
— Есть средства.
— Только обратись за ними в аптеку, и тебя арестуют прямо на месте.
— Как звали того француза, не Таро, который высказал мысль, что бегая на четвереньках, можно добиться выкидыша?
— Это был Руссо, — сказала она. — И он говорил, что это облегчает роды.
— Если бы мы могли покрутить тебя в центрифуге.
— Этого не добиться, если не собираешься лететь на другую планету.
Он сел на кушетку, тяжело дыша.