— Хочу предложить вам план. Опишите мне каждую подробность, которая имела место быть между вами и девушкой с самой первой встречи. Не надо суждений. Не надо объяснений. Предоставьте это мне, но пишите правду, даже если она вас огорчает.
Вы можете рассказать мне все. Я сам стану вашим вторым Я и дам объяснение всех действий.
Все, что вы напишете, не подлежит оглашению. Когда я прочитаю записи, я их сожгу. Можете не сомневаться, пока я буду жив, я никогда не выдам ваши секреты, как эта крыса, Малколм, потому что, если бы я сделал это и вас отправили на Плутон, вы, находясь на каторге, имели бы право считать меня заслуживающим быть повешенным за то место, которое послужило причиной вашей туда ссылки.
У меня в портфеле есть бумага. Вы можете начать, как только я уйду. Моя цель — настолько изучить вас, чтобы я мог так нарисовать вас и ваш характер, чтобы созданная картина вызывала симпатию. Какой будет степень симпатии, которой мы сможем добиться в глазах присяжных, такой же будет и степень снисхождения, которое будет даровано вам судьей.
Халдейн откинулся на койке, облокотившись на локоть.
— Из четырех присяжных вам не придется слишком много беспокоиться о математике. Он будет неким опекуном вашей квалификации, своего рода экспертом по назначению вас на работу. Он будет исходить из ваших интересов, поскольку в его задачу входит оценить ваши способности, о которых я судить не могу. Но священник…
Он вскочил на ноги, всплеснул руками и опять подошел к окну.
— Священнику не понравится, что вы обратились за утешением к другому человеческому существу. Во всем, что касается человеческой морали, он ожидает обращения за утешением к Церкви. В сущности, вы променяли Нашу Святую Мать на земную женщину. Кстати, вы верующий?
— Нет.
— Возникли у вас какие-нибудь религиозные мысли, когда вам сообщили о смерти отца?
— Я пошел в часовню на территории университета.
— Очень хорошо. Это лучше, чем мысли! Вы молились?
— Я стоял перед алтарем на коленях, но я не умею молиться.
— Прекрасно!
Флексон отвернулся от окна и принялся шагать туда и обратно по камере. Халдейн заметил, что даже этой его спонтанной подвижности была не чужда рациональность. Он делал пять максимально больших шагов, которые допускало пространство, поворачивался и делал те же пять шагов обратно. Он говорил на ходу;
— Это именно то место, с которого мы начинаем ваять правду. Подыщите момент, чтобы сказать священнику, что вы отправились в часовню и опустились на колени перед алтарем. Он подумает, что вы молились, а за его мысли вы ответственности не несете.
Может быть, вы и молились. Может быть, пробормотали хотя бы пару слов из Отче Наш или перебрали одну-две четки?
— Нет, я пытался проникнуться симпатией к Иисусу. Но в конце концов решил, что не смогу, потому что он этого требовал, а мне этого не нужно.
— Не говорите ему об этом! В своей взаимосвязи с Нашим Благословенным Спасителем вы выглядите плачущим в его манишку, а Церковь любит смирение не только перед Господом Богом, но и перед его представителями на Земле. Держите эту Библию открытой, и не важно, читаете вы ее или нет, но проследите, чтобы она не оказалась открытой на книге Песни Песней Соломона.
Флексон подошел и вытащил из портфеля пачку писчей бумаги.
— Это для ваших заметок. До вашего допроса присяжными у нас в запасе пять дней, но я смогу добиться продления этого срока, если появится необходимость.
Думаю, с тем, что случилось зачатие, нам повезло. Не будь его, вас для верности пропустили бы через психоанализ, а мне что-то подсказывает, что результаты психоанализа означали бы для вас Плутон. Сейчас, когда ваш примитивизм является установленным фактом, мы можем представить нашу картину видения событий прежде, чем позволим психологам нарисовать свою. Кстати, вы когда-нибудь подвергались гражданскому психоанализу?
— Один раз, когда был еще ребенком.
— На предмет чего?
— Агрессивности. Я сбросил несколько цветочных горшков с наружного подоконника и чуть не убил прохожего. Моя мать выпала из окна, когда поливала цветы, и я считал виновными горшки.
Флексон всплеснул руками, и на его лице засияла широкая улыбка:
— Ну, тогда с микрофоном все в порядке!
— Как так?
— Когда вы швыряли его из окна, вами руководил рецидив привитого в детстве инфантильного поведения. Хиликс заняла место вашей матери. Микрофон, который ее уничтожил, был цветочными горшками, которые погубили мать. У вас открылась не вполне зажившая старая рана.