Харлон V и его супруга, Марта, были социологами, уличенными в изменении списков рабочих, назначенных к разбирательству на предмет ликвидации. Харлон подсчитал, что они с Мартой спасли от цианидовой камеры около пятидесяти пролов.
Хуго II был берлинским музыкантом, его длинные, нечесаные волосы торчали во все стороны. Говоря с сильным немецким акцентом, он бесцеремонно и кратко объяснил, что пытался образовать группу с целью прекратить исполнение синтезируемой машинами музыки на государственных празднествах. Четвертый человек, к которому он обратился, — музыкант его собственного оркестра — оказался тайным агентом полиции.
Его супруга, Ева, оказалась более разговорчивой:
— За нами пришли среди ночи, и о Хуго они знали все. Через три дня он был допрошен и осужден. Через пять дней мы уже были в пути.
Наши немецкие полицаи, ах, они настоящие дьяволы. Но мой Хуго тоже знает свое дело. Весь Бах — на микропленке — вклеен в его парик. Так что на Тартар мы прибыли все — Хуго, Бах и я. Не находите ли прелестным это название для такого заснеженного места?
Хайман V был счетоводом, чьи предки были фарисеями до Гегемонии Иудеи. Он был схвачен за чтением Торы, да еще на нем была и ермолка. По мнению Халдейна, обмолвиться о ермолке было так же бессмысленно, как говорить о зачатии, когда женщина явно беременна.
Внезапно он услышал в своем мозгу щелчок обратной связи и повторил про себя; «Я распознала твой синдром Фэрвезера с первого дня нашей встречи».
Она разглядела модель поведения, которую просмотрели адвокат и три опытных следователя! Как? И каким образом она вообще могла знать о существовании синдрома Фэрвезера?
Ему совершенно необходимы кое-какие дополнительные объяснения Хиликс.
Холл II, мужчина у окна, представлялся последним, говорил просто, без характерной для запуганного человека нервозности, и это Халдейну понравилось.
— Я был учителем, природоведом, и государство не интересовали мои методы, но на мне обвинение именно в них… Послушайте, я долго смотрю в окно и уверен, что вижу деревья. Деревья означают хлорофилл, а хлорофилл — это солнечный свет. То солнце, которое мы видели, не может обеспечить энергией даже одуванчики.
— Действительно, — согласился Халдейн, — и реки не замерзают.
— Свет идет не от солнца, — Холл повернулся к Халдейну, — если… — Его брови собрались в складки.
— Если планета оборачивается не по эллипсу! — сказал Халдейн.
— Правильно, сынок. Перигей — лето. Апогей — зима.
Внезапно на лицо Холла набежало смущение:
— Но почему на Земле не докопались до того, что здесь происходит?
— Может быть, здесь есть кто-то, кто нас любит, — сказал Халдейн. — Если космонавты не в сговоре с Тартаром… Но нет. Наш старина Чарли… да! Может быть, капитан боится сообщить-.
— О нет, — запротестовал Холл. — Космонавты — это буйволы преисподней. Они не знают страха. Более вероятно, что графики... Да, это было бы возможно…
— Конечно, это возможно. Они никогда не отклоняются от графика. Но для Тартара графики не пересматривались...
Ход их рассуждений прервал Чарли, который вышел к ним, раздал карточки и сказал:
— Заполните их.
Ну вот, подумал Халдейн, они снова подлежат категоризации, классификации и распределению по щелям Тартара. Его возмущение росло, пока он не взглянул на карточку. На этом клочке бумаги требовалось указать имя, профессию и причину изгнания. Он заполнил карточку, нацарапав внизу: «Синдром Фэрвезера».
Когда он закончил, послышался звон колокольчиков, доносившийся снаружи, и этот звон приближался. Он повернулся к Хиликс:
— Похоже на звон бубенцов конской упряжи.
Проводник собрал карточки, уложил их в стопку на краешке стола, вышел наружу и включил целое половодье огней. Через открытую дверь Халдейн мог видеть вытянувшуюся в линию цепочку саней, приближавшихся по предангарной площадке, запряженных лошадьми, которые напоминали мохнатых клойд-сайдских тяжеловозов. Но проводник закрыл дверь.
Когда она снова открылась, в помещение вошли пятеро мужчин, одетых в парки и меховые сапоги. Они сбросили парки, подошли к столу и разобрали карточки. Один из вошедших обернулся и позвал:
— Халдейн и Хиликс!
— Есть, — сказал Халдейн.
Мужчина подошел. Ему было лет шестьдесят, у него были седые, стального цвета волосы, тонкое и моложавое лицо. Глаза светились дружеским расположением и умом, а рукопожатие было крепким.
— Френсис Харгуд. Я назначен доставить вас в город, помочь обосноваться и открыть вашу программу ориентации. Это, как я понимаю, ваша жена, Хиликс.