Римляне оказались в совершенно иной ситуации. Поскольку на земле никогда до тех пор не было римской или романской расы, в городе, объединявшем целый мир, никогда не было преобладающей расы. Этруски, смешанные с желтыми, сабиняне, у которых кимрийский принцип уступал арийской сущности эллинов, и, наконец, семитская масса по очереди одерживали верх в городском населении. Западные народы объединял латинский язык, но чем был этот язык, который распространился на Африку, Испанию, Галлию, север Европы? Он не был ветвью греческого, распространенного в Передней Азии до самой Бактрии и даже Пенджаба; он был лишь тенью языка Тацита или Плиния, гибким наречием, известным как «lingua rustica», смешанным с оскским в одном месте, близким к остаткам умбрийского в другом, еще дальше он заимствовал у кельтского многие слова и формы, а в устах людей, претендующих на изысканность речи, он сближался с греческим. Такой язык как нельзя лучше подходил обломкам народов, вынужденных жить вместе и общаться. Именно по этой причине латынь стала универсальным языком Запада, так что трудно решить, вытеснила ли она языки аборигенов, а если это так, то насколько она потеряла или выиграла от этого. Вопрос этот настолько неясен, что в Италии бытовало мнение, между прочим справедливое во многих отношениях, что современный язык всегда существовал параллельно языку Цицерона и Вергилия.
Таким образом, эта нация, это скопление народов, объединенных общим названием, но не расой, не имела и не могла иметь наследственной монархии, и скорее только благодаря случайности, чем в результате действия этнических принципов, семейство Юлиев и их родственников учредило подобие абсолютной династической власти. Случайностью в последние годы республики было то, что некий знатный человек италийского, азиатского или африканского происхождения получал особые права 6). Поэтому ни завоеватель Галлии, ни Август, ни Тиберий, никто другой никогда не думали о роли наследного монарха. На всем пространстве империи, не считая Рима, не было места, где пользовалась бы уважением сабинянская раса. И наоборот, в Азии еще признавали потомков македонцев и признавали за ними права на власть.
Принципат не имел прошлых заслуг и мог похвастаться только нынешним богатством, его поддерживал такой же безродный консулат, непомерные амбиции были у трибунов, жреческие, судебные, цензорские и прочие функции находились в руках массы людей, такой же разношерстной, как и все население. Когда же к полезному захотели добавить возвышенное, властителя превращали в божество, однако было невозможно посадить на трон его наследников. Когда речь шла о том, чтобы увенчать его невиданными почестями, склониться ниц у его ног, отдать в его руки все, что создали политические науки, религиозная иерархия, административная мудрость, военная дисциплина, все были согласны, но эти почести и эта власть предназначались одному человеку, а не его семье или расе. В какой-то момент при первых Антониях создалось впечатление, что формируется династия, освященная своими благодеяниями. Однако объявился Каракалла, и вновь у народа возникли сомнения. Императорство осталось выборным. Это была единственно возможная форма правления, потому что такое общество без устойчивых принципов и потребностей, а главное без кровной однородности, могло существовать только при условии, что будет открыта дверь для перемен, а не застоя 7).
Ничто лучше не указывает на этническое разнообразие Римской империи, чем перечень императоров. Вначале, в силу случайности, которая обычно ставит гения ниже любого демократа-патриция, первые властители выходили из сабинянской расы. Светоний хорошо описывает, как существовала власть без реальной формы наследования. Юлии, Клавдии, Нероны были калифами на час, они быстро сходили со сцены, их место заняло италийское семейство Флавиев, но и оно быстро исчезло. Кто пришел ему на смену? Испанцы. За ними пришли африканцы, героем которых был Септимий Север, их сменили сирийцы, скоро свергнутые новыми африканцами, а их, в свою очередь, вытеснил араб, свергнутый паннонийцем. Не будем продолжать список, только прибавим, что после паннонийца очень многие побывали на римском троне, за исключением выходцев из городской семьи.
Стоит также вспомнить, каким образом римский мир творил свои законы 8). Разве он обращался к древнему инстинкту — я не говорю «римскому», поскольку никогда не было ничего римского,— но, по крайней мере, этрусскому или италийскому? Нисколько. Ему требовалось компромиссное законодательство, и он искал его там, где, не считая вечного города, жило в высшей степени смешанное население: на сирийском побережье. Что касается религии, в империи долго бытовал широкий разброс взглядов 9). До того, как появился римский пантеон, республиканский Рим искал для себя богов во всех уголках земли. Кстати, Амадей де Тьери высоко отзывается об Адриане за то, что тот совершал путешествия по империи, изучая все религии и вникая в их суть. Пришел день, когда в силу эклектизма придумали не совсем понятное слово «Провидение», которое часто употребляют нации, мыслящие по-другому, но избегающие раздоров. И Провидение сделалось официальным божеством империи 10).
Таким образом, народы были избавлены от необходимости заботиться о своих интересах, верованиях, понятиях о законе. Создается впечатление, что у них не было недостатка в негативных принципах. Им дали религию, не связанную ни с одним из них, дали чуждые им законы, их правители подбирались случайной правили короткий срок.
В последнюю эпоху существования республики поклонение перед греческим языком и литературой, перед славным прошлым Греции дошло до крайности. Во время Суллы все стали считать латынь грубым наречием. В домах знатных людей говорили на греческом.
После создания империи эллинизм еще более усилился с приходом Нерона. Древним героям города предпочитали Александра Македонского и прочих военачальников Эллады. Правда, позже произошел Поворот к старым патрицианским традициям и патриархальному образу жизни, но. Скорее всею, это было лишь данью моде. А публика в основном тяготела к греческому или семитскому. Септимий Север, угождая таким вкусам, воздвиг памятники в честь Ганнибала, а его сын Антоний Каракалла поставил множество триумфальных статуй победителя при Каннах. Я уже говорил о том, что если бы Корнелий Сципион потерпел поражение при Заме, это не изменило бы естественного хода истории, а карфагеняне не стали бы господствовать над италийскими расами. Точно так же триумф римлян не помешал этим самим расам раствориться в семитской массе, и несчастный Карфаген, одна из волн этого океана, дождался-таки своего часа во всеобщей победе над старым Римом.
Возможно, в тот день, когда обветшалые образы Фабиев и Сципионов с изумлением увидели рядом с собой одноглазое нумидийское божество, изваянное в мраморе, в империи не осталось ни одного человека, оскорбленного в своих чувствах: каждый гражданин мог свободно славословить своих национальных героев. Гетул и Мавр восхваляли Добродетели Масиниссы, испанец — пепел Сагонты и Нуманса, галл выше небес превозносил доблесть Версинжеторикса. Теперь никто не боялся, что слава города подвергнется оскорблению со стороны людей, называвших себя гражданами, и самое интересное в том, что эти граждане, римляне, метисы и незаконнорожденные в глазах старых рас уже не имели права присваивать заслуги героев-варваров или тревожить великие тени патрициев Лациума.