Давление со стороны уральских финнов, белых и черных гуннов, огромной массы, в которой, почти в чистом виде и в различных сочетаниях, присутствовали славянские, кельтские, арийские, монгольские элементы, сделалось настолько сильным, что шаткое равновесие — как это всегда бывало в тевтонских государствах — исчезло окончательно. Рухнули готские поселения, обломки великого народа Германариха спустились вниз по Дунаю и также стали требовать романские земли, военную службу и денег.
После долгих споров, когда они не получили того, что хотели, они решили взять это силой. От Фракии до Тулузы они обрушились на Лангедок и северную Испанию, затем та же участь постигла римлян. Римляне смотрели на это сквозь пальцы. Тем более, что висиготы расселялись группами и довольно мирным способом, но скоро вышел императорский указ, согласно которому новые поселенцы получали законное право на занимаемые земли. Их вожди становились консулами и патрициями: например, патриций Теодорик и патриций Хлодвиг 2).
С тех пор германцы получили полную свободу на территории империи, а их капризы обретали силу закона. Перед ними был выбор: порвать с привычками и традициями, оставшимися от их предшественников-сородичей, раздробить страну и создать из кусочков отдельные княжества либо остаться верными делу императоров, выходцев из новой расы, и продолжить его с учетом новой ситуации.
В последнем случае система Гонория в целом сохранялась. Романский мир, или цивилизация, продолжал свое движение. Варвары предпочли верность тому, что поддерживали императоры их расы, и выбрали второй путь, сохранив целостность романского мира. С этой целью они ввели исключительно сложную политическую систему, в которой действовали одновременно и правила, заимствованные из древнегерманского права, и императорские указы или максимы, и смешанные теории, гибрид двух первых.
Король, конунг, поскольку он уже не был ни дроттином, ни граффом, а именно военачальником, инициатором походов и радушным хозяином для воинов, приобрел двойную функцию. Для своих соплеменников он стал пожизненным генералом; для римлян он являлся высшим чиновником, подчинявшимся императору. В отношении первых его задача заключалась в том, чтобы собрать и сохранить как можно больше воинов под своими знаменами, в отношении вторых — расширить географические рубежи своей юрисдикции. Впрочем, германский конунг не считался сувереном земель, находившихся под его властью, потому что суверенная власть принадлежала императору, была неотчуждаемой и не подлежала передаче. Но в качестве римского чиновника, представителя верховной власти, конунг свободно распоряжался земельной собственностью и имел право расселять на ней своих соратников, что вполне естественно.
В таком положении находились Меровинги в Галлии. Меровинг, умирая, не мог оставить подвластные ему земли своему сыну, поскольку он сам не владел ими. Поэтому он действовал по-другому. Будучи германским вождем, он имел под своим командованием определенное число воинов и поместья, которые давали ему возможность содержать свой отряд. Эта маленькая армия и эти поместья давали ему право на титул короля, которого он не имел. В качестве римского чиновника он получал долю налогов, собираемых на территории его юрисдикции, согласно императорскому кадастру.
Перед лицом такой ситуации, чтобы обеспечить будущее детей, умирающий король передавал каждому из них поместье с воинами, принадлежавшими, по мере возможности, к тому же племени. Это была германская собственность, и достаточно было небольшой фермы и двух десятков людей, чтобы дать возможность молодому Меровингу носить титул короля.
Что касается римской земельной собственности, вождь перед смертью дробил ее на части, благодаря чему наследники получали право на доходы с таможенных сборов в Марселе, Бордо или Нанте. Германцы не ставили перед собой цель сохранить то, что называли римским миром. В их глазах это было только средство поддержать цивилизацию. Для этого они прилагали огромные усилия, каких не делали даже некоторые императоры.
Казалось, будто после принятия в лоно римского мира варвары стремятся наверстать упущенное и оправдаться за то, что раньше так мало внимания уделяли социальным делам. Самый радушный прием ждал литераторов при дворе королей вандалов, готов, франков, бургундцев или лон-гобардов. Для их монархов писали епископы, истинные носители поэтического гения той эпохи. Раса завоевателей взялась за перо и за изучение латинской культуры. С другой стороны, не были утрачены и свои национальные знания. При дворе короля Хильперика изучали руны, а сам король занимался усовершенствованием романского алфавита. В IV в. вышел мезоготский перевод евангелий Улфи-лы. Поэмы Севера пользовались большим почетом, а подвиги предков, воспеваемые новыми поколениями, свидетельствовали о том, что лучшие качества расы не забыты 3).
В то же время германские народы, перенимая все, что они видели у своих подданных, активно совершенствовали свои законы в соответствии с требованиями времени и среды, в которой они оказались. Однако это не было слепым рабским подражанием. Они с уважением относились к правам римлян, точно так же, как к своим собственным, и искали способы сосуществования двух разных систем. В результате они выработали очень ценный принцип, который не потерял своего значения и сегодня. Речь идет о том, чтобы признать и констатировать тот факт, что не существует принципиальной разницы между различными племенами и народами, пришедшими с Севера независимо от места, где они поселились, и от имени, которое они носят, потому что все они германцы. Благодаря союзам в эту большую семью влились небольшие полуславянские группы, которые позже помогли присоединиться многим своим сородичам. Однако Запад неохотно принимал чужаков — славян и семитов Передней Азии, с которыми он имел связи через население Италии и Испании.
При всем этом германский гений оказался в большей мере собирателем в этом смысле, чем древние народы. Несмотря на то, что он исходил из основы, более узкой, нежели эллинские, римские или кельтские институты, и что права свободного человека значили для него то же самое, что права городов для других народов, дар предвидения позволил ему продвинуться намного дальше, чем сам он того желал. В этом нет ничего необычного: душой этого личного права является движение, независимость, активная жизнь, доступ ко всем окружающим благам, тогда как основа гражданского права — рабское подчинение, а его высшая добродетель — самоотрицание.
Несмотря на глубокий этнический хаос, в котором оказались арийцы-германцы, и на неоднородность их крови, они прилагали все усилия к тому, чтобы сформулировать две основные категории, в которые они хотели вместить все племена, попавшие под их владычество: романский мир и варварство. Для них это были два составных элемента западного общества, которое предстояло усовершенствовать, т. е. сгладить острые углы и конфликты и обеспечить объединение. Излишне напоминать, что зерна, посеянные ими, были более плодотворными, чем самые прекрасные теории семитского Рима.
В Риме существовало множество народов-соперников, противоположных обычаев, обломков враждебных друг другу цивилизаций, между которыми происходила внутренняя война. Не было ни малейшей возможности выйти из этого порочного круга, не рискуя попасть в другой, еще более ужасный. Единственными связующими звеньями служили нивелирующие налоги, земельный кадастр и слепо-беспристрастные законы; ничто не способствовало появлению новой морали, общности взглядов, объединению людей, ничто не предвещало образования сегодняшней цивилизации, которая была бы невозможна без вмешательства германского варварства, ибо оно вырвало общество из-под ига тупого, бездушного, рабского и пассивного романского духа.
Я уже не раз говорил о том, что великие дела и перемены, описываемые нами, происходят не по воле масс или исторических персонажей. Причины и следствия не зависят от воли тех, кто участвует в них. Я не занимаюсь историей политических систем или хороших или дурных деяний создателей таких систем. Я изучаю анатомию рас и рассматриваю только их внутренние пружины и вытекающие отсюда следствия; я вовсе не игнорирую остальное, но оставляю его в стороне, коль скоро оно не служит пониманию рассматриваемого вопроса. Если я что-то одобряю или осуждаю, мои слова имеют сравнительный и метафорический смысл. В самом деле, разве заслуга величественных дубов в том, что они переживают века, и разве вина растений на газоне в том, что они увядают за несколько дней? И те и другие занимают свое место в растительной природе, и мощь одних, и слабость других одинаково входят в промысел божий. Но я не отрицаю, что свободное действие органических законов, которыми я ограничиваю мое исследование, часто замедляется по причине вмешательства других механизмов, чуждых им. Надо без досады и удивления проходить мимо таких мгновенных явлений, которые не в состоянии изменить сущность вещей. Вторичные причины могут отклонить в сторону движение этнических последствии, но последние всегда в конце концов возвращаются на свои пути. Именно это произошло с консервативным гением германцев в их движении к романскому миропониманию: этот гений часто искажали страсти, но все-таки он выполнил свою миссию. Он отказывался от разрушения империи, пока империя являлась совокупностью народов и социальных понятий и систем, чуждых варварству. С присущей ему твердостью он поддерживал ее в течение четырех веков, после чего пришел к необходимости устранить императорство.