- А что с отцом?
- Через год зарезали. Подробностей не знаю.
Островский сел на пол, около ее кресла, подтянул колени, обнял их, уткнув нос в сгиб локтя.
- Тогда я поняла, что никакой я не пророк и не оракул, а просто могу сама творить события, жизнь, бытие. Всяко можно обозвать. Мне жутко нужны были
подтверждения. Я стала пробовать создавать себе сюжеты. Как я получаю одни пятерки, как меня выбирают старостой класса, как я нахожу кучу денег, как у меня вырастают сиськи, а соседский пижон катает меня на машине. Дырка от бублика! Ничего! Я паниковала. Опять моя теория провалилась на самое днище. Я ничего не понимала. Пока на работе не задержалась мать. Она позвонила и сказала, что не вышла операционная сестра, и ей придется остаться в ночь. Надавала мне указивок, что делать с годовалым братом, как ему приготовить еды….а утром она рано придет. Меня вообще это не устраивало. Я сидела у окна, слушала, как орет в манежке Шурка и представляла, что эта чертова тетя Зина, операционная сестра, сидит сейчас с мужиком, пьет шампанское. У меня тогда аж во рту пересохло. И звон, звон в ушах, переходящий в гул. Как в случае с дебилом на мопеде и физруком. И тут я стала видеть, что тетя Зина что-то сказала этому мужчине, тот психанул, поднялся и ушел. А тетя Зина, поплакала немного, переоделась и поехала на работу… К полуночи пришла мама.
Островский усмехнулся.
- Тогда я поняла, что могу менять только чужую реальность, а своя мне не по-зубам. Пришлось с этим примириться. Для себя я не могу сделать ничего. И свою дорогу не могу не перекроить, не засыпать, не расчистить.
- Были времена, когда жрать дома было нечего, и я добывала деньги тем, что создавала сценарии, как люди их теряют. А я в это время была там. Поднимала кошелек, и уходила. И такое было.
- Ну так, это же…ты для себя могла делать!
- Нет. Я могу делать что-то только с другими людьми и с их реальностью. Это они теряли кошелек, а я просто находилась рядом. Вот так. Так и с тобой вышло. Сам уже догадался, наверное…
Островский сел в кресло, налил себе полбокала коньяка, выпил залпом.
- Да уж догадался. Один вопрос. Ты поковырялась в моей жизни в определенный момент, чтобы что?
- Постоянный доход. Нормальные деньги, которых я стою.
Павел кивнул:
- Согласен, стоишь. Стоишь еще большего, но… Ты не подумала, что я тогда сгорю в этой машине?!
- Нет, не боялась. Я не видела твоей смерти. Если бы видела, ничего бы не сделала…
- Так ты же не умеешь предвидеть!!!
- Я не умею предвидеть то, к чему сама не приложила руки! Все, что я делаю сама, я все вижу. До тонких нитей! Это разное. Тебе ничего не угрожало. А…
- Мне не интересен механизм. Мне не важно, как ты это делала. Я схожу в дом. За коньяком.
Островский резко встал и ушел. Ольга прикусила мизинец и уставилась куда-то за еловый зубастый горизонт, где небо было синее, чем черные космы деревьев. Хотелось выть и орать. Она знала, что все это так и будет. Но врать она ему не могла. Не хотела.
Островский вернулся через полчаса. Спокойный. Принес Ольге плед, накрыл ее. Сел. Открыл коньяк, разлил.
- Это была хорошая новость. Похер на то, что ты ее оформила в тезис “Я тебе всегда врала”. Я вижу тут только одно. Ты мне не врешь, и не хочешь врать. Это ценнее всего. От того, что ты рассказала, я не смогу относиться к тебе, как-то хуже, как-то по-другому.
Он помолчал с минуту.
- Ты убрала всех моих врагов и конкурентов. Я теперь понимаю, что это ты сделала, а не увидела. Ты преумножила мои доходы в десятки раз. Именно ты. Ты хранила мои секреты и тайны. Ты ела со мной из одной чашки, пила со мной из одного стакана. Мне было совсем хреново - ты была со мной. Мне было хорошо, ты была рядом. И не пизди, что это все из-за денег. Ты такой человек. Я горжусь, что ты мой друг… Ты мой друг?
Ольга кивнула.
- Если ты считаешь меня другом, то друг.
Островский покачал головой.
- Ты права. Так оно и есть.
Он выпустил облако сигаретного дыма в навязчивого комара. Усмехнулся.
- Теперь пункт два. Почему это наша последняя встреча? Тебя что-то не устраивает? Ты от чего-то бежишь? Объясни, что не так?