– Я слышал, что оборотень должен вернуться к колдуну за прощением, тогда он снова станет человеком. Эта дудка стоила вагона золота! Пока не очухалось начальство, мы хотели найти ее и продать подороже…
– Где Манн?
– Отдал Богу душу… Доктор сказал, что у него вскипели мозги.
– Да, солдат, тебе пришлось тяжело, – сочувственно прошептал Рузель, – но теперь все в прошлом. Пусть все тягостные картины навсегда покинут тебя.
Профессор положил на темя Гюнтера сложенные крестом ладони, как это делали священники в кирхах, и пропел несколько звуков, похожих на краткую молитву. Стрелок задышал ровно и спокойно, в глазах отразилось блаженство, словно Рузель вынул занозу, торчавшую в его мозгу. Этот речитатив, точнее, набор низких гармоничных частот, произнесенных в разной тональности, начисто стирал у пациента память последних дней, а если «молитву» продолжать, то очистка доходила до самых ранних впечатлений детства. По опыту Рузель знал, что от этих коротких глухих слов лопались зеркала и мгновенно скисало оставленное на столе молоко.
Точно такую очистку памяти прошли все оставшиеся в живых, пока профессор не убедился, что он один знает о том, что случилось в Ущелье Волка. Всякий раз, заканчивая сеанс, он менял маску бесстрастного владыки на рассеянное лицо ученого недотепы. Эта резкая смена образов давно стала привычной.
Он еще помнил, как сам был одним из «ослов», человеческих червей, слепо следующих року, пока на него не обратили внимание высокие персоны, прячущие свои лица под живыми масками. Миру известны лишь эти маски: иногда величественные, иногда ничтожные, но никто никогда не видел их истинных лиц. Сорок лет назад невзрачный человечек «без лица» пригласил его, скромного адьюнкта кафедры археологии Берлинского университета, для беседы с глазу на глаз. Встреча состоялась на одном из старинных берлинских кладбищ у солнечных часов с астрологическими знаками на постаменте. Загадочный посетитель передал Рузелю письмо с печатью «розы и креста». Некое общество Неизвестных Философов сообщало о заочном принятии молодого ученого в свои почетные ряды. Вестник сообщил, что число неизвестных философов никогда не превышало тридцати трех. Их имена были известны лишь одному, тайному учителю. И когда один из философов «засыпал», его место занимал человек, избранный учителем, и с этой минуты именно он, Гейнц Рузель, становится одним из тридцати трех адептов ордена и обладателем его секретных практик.
Орден Неизвестных Философов не имел строгой иерархии; братья общались между собой при помощи паролей и знаков. Это был особый язык, с виду совершенно несекретный, но абсолютно недоступный для большинства людей. Если брат работал садовником, то растения в его саду могли рассказать о многом… К примеру, акация, плющ или лунария, высаженные в надлежащем месте, говорили о степени его посвящения, а семь кустов белых роз в уголке сада – о глубине его познаний.
Если адепт работал в типографии, его осведомленность проявлялась в знаках и виньетках на фронтисписах книг. Если он был архитектором, то строил особняки в соответствии с канонами священной геометрии: с обязательными мраморными столпами по обе стороны от входа и мраморным полом в шахматную клетку. Орден Неизвестных Философов не стремился к мирскому могуществу и власти. На протяжении столетий единственным его сокровищем оставались тайные документы – рукописные гримуары . Манускрипты содержали заклинания, рецепты эликсиров, наставления по трансмутации металлов, древние хроники и свод пророчеств о будущем. Более свежие рукописи раскрывали все так называемые загадки истории, рассказывали о достижении бессмертия, учили концентрировать волю и управлять своим телом, влиять на силы гравитации и изменять погоду, но главным сокровищем ордена были числовые ряды и формулы, простые, как уроки арифметики. Формулы описывали законы Вселенной, периоды вращения звезд и планет и все закономерности земной истории и человеческой жизни. Числовые ряды содержали ключи к воскрешению и пароли для связи с духами и жителями иных миров. Каждое число соответствовало букве древнего алфавита. К букве и числу прилагалась гравюра, отпечатанная на старинном картоне и похожая на карту для гаданий.
Вечером в расположение штаба прибыл батальон СС. Его командир, штурмбанфюрер Курт Фегеляйне, был обязан повсюду сопровождать «уважаемого герра профессора» и оказывать поддержку в его расследовании.
С молодчиками Фегеляйна профессор держался запанибрата и старался выглядеть как можно развязнее, но в душе он тихо ненавидел весь эсэсовский бестиарий . Эти бравые парни с невинной улыбкой фотографируются рядом с нагими русскими девушками, повешенными на площадях. Они играют в карты на золотые зубы, выбитые у евреев. Нет, не об этом мечтал доктор Рузель, когда вдохновенно вещал о величии германской расы.
Вздрагивая от грубого хохота, он нырнул под полог своей палатки и только там печально вздохнул, растянувшись на жестком ложе. И ему было, о чем грустить. Вместо эстафеты арийского духа, вместо полета солнечного гения над ветшающим миром он видел лишь торжествующую пошлость и примитивную жадность захватчиков.
Глава 2
Сад миров
Сады моей души всегда узорны…
Чтобы избавиться от опеки Фегеляйне, профессор встал еще до рассвета, накинул на плечо полотенце и бесшумно покинул лагерь. Он издалека махнул рукой часовым и зашагал к озеру подпрыгивающей аистиной походкой. Однако, очутившись в сосновом бору, профессор Рузель резко повернул назад, в Ущелье Волка. Там он тщательно осмотрел измятую, обугленную траву, иссеченные пулями валуны, песчаный берег и вскоре нашел то, что искал, – спрятанную под камнем ведьмину дудку. Это была трубочка из золотистого металла с неровными отверстиями для ладов. Глиняная форма, в которой ее отливали, была неровна и простовата, как все древние изделия человечества, но обладала совершенством иного рода: печатью волшебства и райской простоты несуетного мира, когда люди ведали высший смысл каждой вещи.