Рузвельт улыбнулся, той широкой, заразительной улыбкой, которая вскоре покорит всю Америку:
— Уильям, добро пожаловать в команду будущего президента Соединенных Штатов.
Глава 16
Возрождение империи
Здание федерального суда на Перл-стрит встретило меня знакомым запахом старого дерева, пропитанного десятилетиями юридических баталий. Массивные мраморные колонны поддерживали потолок, украшенный лепниной времен президента Гранта, а широкие ступени лестницы были отполированы тысячами подошв адвокатов, истцов и свидетелей.
Сегодня в зале номер семнадцать должна завершиться самая громкая финансовая битва в истории американского правосудия. Дело «Соединенные Штаты против Continental Trust Corporation» привлекло внимание прессы, правительства и финансовых кругов всей страны.
Я поднимался по ступеням в сопровождении Самуэля Розенберга, моего адвоката, чей портфель из коричневой кожи был набит документами, доказывающими ущерб, нанесенный Continental Trust моему банку и лично мне. Позади нас шли О’Мэлли и Маккарти, они должны присутствовать как свидетели преступлений треста.
— Уильям, — сказал Розенберг, поправляя очки в золотой оправе, — судья Холден известен своей принципиальностью в вопросах монополий. Но Continental Trust наверняка постарается до последнего момента найти лазейки.
Я кивнул, держа в руках папку с финансовыми документами, которые должны подтвердить размер компенсации. Пока федеральные прокуроры готовили дело, я скрупулезно подсчитывал убытки: замороженные активы, потерянные клиенты, репутационный ущерб от клеветнической кампании в прессе.
Коридор третьего этажа уже заполнился журналистами, адвокатами и представителями финансовых компаний. Вспышки фотоаппаратов озаряли мрачные стены, а репортеры выкрикивали вопросы каждому, кто напоминал важную фигуру процесса.
— Мистер Стерлинг! — крикнул корреспондент «New York Herald». — Какую компенсацию вы ожидаете получить от Continental Trust?
Я остановился и повернулся к группе журналистов, понимая важность этого момента для общественного мнения:
— Джентльмены, — сказал я, стараясь говорить достаточно громко, чтобы меня услышали все, — речь идет не о моей личной выгоде. Continental Trust систематически разрушал американскую банковскую систему, и сегодня правосудие восторжествует.
Другой репортер, узкий молодой человек с блокнотом, выкрикнул:
— А правда ли, что федеральные власти конфискуют активы на четыреста миллионов долларов?
— Решение принимает суд, — ответил я дипломатично. — Но думаю, американский народ увидит, что никто не стоит выше закона, даже самые богатые банкиры.
Розенберг осторожно потянул меня за рукав:
— Уильям, пора заходить. Судья не любит опозданий.
Зал судебных заседаний оказался переполненным. Деревянные скамьи для публики были забиты представителями прессы, чиновниками различных ведомств и финансистами, чьи интересы так или иначе затрагивало это дело. Воздух был густым от табачного дыма и нервного напряжения.
За столом обвинения сидел Томас Макрейди, главный федеральный прокурор по антимонопольным делам. Его темно-синий костюм был безупречно отглажен, серебряные волосы аккуратно зачесаны назад, а перед ним лежали стопки документов, которые в течение последних недель собирали агенты ФБР, Секретной службы и Антимонопольного отдела.
Рядом с Макрейди расположился агент Харрис Айвс из Секретной службы, тот самый человек, который координировал операцию «Правосудие», одновременные аресты руководства Continental Trust в пятнадцати штатах.
За столом защиты сидел пожилой адвокат Чарльз Кравен из фирмы «Кравен, Шульте и Партнеры», одной из самых дорогих юридических контор Нью-Йорка. Рядом с ним устроился его помощник, молодой человек в дорогом костюме, который лихорадочно перелистывал документы, видимо, пытаясь найти последние возможности для защиты.
Но главных фигур процесса, Джеральда Восворта и Генри Форбса, в зале не было. Они находились в федеральной тюрьме на острове Риверс, ожидая отдельного судебного процесса по уголовным обвинениям.
Ровно в десять утра в зал вошел судья Эдвард Холден, высокий мужчина лет шестидесяти с проседью в волосах и стальным взглядом. Его мантия развевалась при ходьбе, а выражение лица не предвещало снисхождения к нарушителям закона.