— Видишь, Патрик? Мы создали финансовую империю, которая не зависит от одной страны или одной валюты. Даже если Марранцано захватит весь Нью-Йорк, у нас есть ресурсы для сопротивления.
О’Мэлли покрутил колесо инвалидного кресла, подъезжая к карте:
— А что, если федералы решат конфисковать наши американские активы?
— Они смогут заморозить только то, что находится в американских банках. А это всего двадцать процентов от общей суммы. Остальное неприкосновенно.
— Умно. Но босс, есть одна проблема. Мы создали финансовую крепость, но живем в обычном особняке. Если Марранцано нападет…
Он был прав. Деньги в швейцарских банках не остановят пулю Thompson submachine gun. Нужно укрепить физическую защиту.
— Завтра начинаем модернизацию особняка, — решил я. — Бронированные окна, усиленные двери, подземный туннель для эвакуации. Превратим этот дом в настоящую крепость.
— Сколько это будет стоить?
— Сто тысяч долларов. Но это необходимые инвестиции в безопасность.
Часы пробили полдень. Наверху, в гостиной, накрывали обед, но у меня не было аппетита. Слишком много планов, слишком много рисков.
Я поднялся наверх, чувствуя странную смесь тревоги и удовлетворения. За несколько часов мы создали финансовую сеть, которая могла противостоять любым потрясениям. Теперь предстояло проверить ее на прочность.
Глава 20
Изгнание и союзы
Склад номер сорок семь на Вест-Сайде встретил участников совещания запахом рыбы, машинного масла и сырости с реки Гудзон. Массивное кирпичное здание, построенное еще в 1890-х годах для хранения грузов с трансатлантических пароходов, теперь служило нейтральной территорией для встреч криминальных боссов.
Внутри просторного помещения с высокими потолками было расставлено несколько рядов деревянных ящиков, создававших импровизированный амфитеатр. В центре стоял массивный стол из дуба, окруженный кожаными креслами, место для самых влиятельных участников.
Сальваторе Марранцано вошел последним, когда все остальные уже заняли свои места. Высокий мужчина преклонного возраста, с аристократическими чертами лица и седыми усами, он двигался с достоинством римского патриция. Его безупречный черный костюм-тройка и золотая цепочка карманных часов подчеркивали принадлежность к старой сицилийской аристократии.
За ним следовали четверо телохранителей, молодые сицилийцы с каменными лицами и руками, лежащими под пиджаками на рукоятках пистолетов. Все они прибыли в Америку в последние два года специально для «наведения порядка» в американской мафии.
— Джентльмены, — произнес Марранцано на английском с сильным сицилийским акцентом, — сегодня исторический день для нашей организации. Коза Ностра находится в кризисе, — продолжал Марранцано, медленно обходя центральный стол. — Американизация разрушает наши священные традиции. Сотрудничество с ирландцами, евреями, неграми превращает почетное общество в обычную банду грабителей.
Фрэнк Костелло, элегантный босс с политическими связями, слегка поднял бровь. Его финансовые операции на семьдесят процентов зависели от сотрудничества с неитальянскими группировками.
— Дон Сальваторе, — осторожно сказал он, — времена изменились. Современный бизнес требует новых подходов.
Марранцано резко обернулся к нему:
— Бизнес? — голос его повысился. — Мы не торговцы! Мы хранители древних традиций, принесенных с родной земли!
Он подошел к импровизированной доске, где висела карта Нью-Йорка с отмеченными территориями.
— С этого дня Cosa Nostra в Америке возвращается к истинным принципам. Я объявляю себя Capo di tutti capi, главой всех глав. Все семьи подчиняются единому командованию.
Тишина повисла в воздухе, как туман с реки. Даже самые решительные боссы понимали, что открытое возражение равносильно смертному приговору.
— Территории Нью-Йорка разделяются между пятью семьями, — Марранцано указал на карту. — Дженовезе получает Манхэттен к югу от 14-й улицы. Коломбо — Бруклин. Профачи — Бенсонхерст и Бэй-Ридж. Бонанно — Бронкс. Гаглиано — Ист-Харлем.
Вито Дженовезе, худощавый мужчина с пронзительными темными глазами, внимательно изучал карту. Его территория напрямую проходила по владениям Лучиано.
— А что с теми, кто не итальянец? — спросил Коломбо.