Муж Хухэ посмотрел на часы:
— Опоздаем. Торопись и ты, Эрдэнэ. Успеем переодеться...
— Куда?
— Не слышал? Эта телеграмма совсем вышибла тебя. В клубе торжество. Наша бригада одержала победу. Газету читал? Нет. На, взгляни, портрет бригадира. Статья... Тут и о тебе пишут. Идемте...
— Очень рада, что отметили наших старших — мастеров Бямбу и Майдара. Их портреты вышли неплохо. Посмотри-ка, Эрдэнэ...
Муж Хухэ развернул газету, указал на портрет Бямбу.
— Когда руки хвалят, называют золотыми, это ерунда, золотые ничего бы не сделали. Это руки дархана — искусного мастера...
Эрдэнэ взял газету, сложил ее, спрятал в карман куртки:
— Пошлю Цэцэг... Надо бы послать и Гомбо...
— Найдем, есть еще, — подхватили Хухэ и ее муж.
Вернулся домой Эрдэнэ, глаза без блеска, сумрачные, чужие... Бямбу к нему с газетой:
— Рад?
Эрдэнэ не откликнулся, сидел, откинув голову на спинку стула.
— Эрдэнэ, ты что, сидя уснул? Ложись.
— Не уснул, твои слова, почтенный Бямбу, вспомнились: «Кто из мужчин не бывал дурачком, если пожелают женщины».
— Ты дурачок? О дурачках в газете не напишут похвального...
— Я не дурачок, а дурак, осел. Если бы ты знал, каков я... Есть ли глупее?
— Все знаю... Забил копытами, забил. Где узда? Спать, необъезженный, спать...
...Сон проходил мимо. Мешали надоедливые тени на стене; небо без звезд; луна высунула в створку окна желтый краешек, будто подглядывала. Видит желтоглазая, что надо и не надо... И поплыло перед глазами Эрдэнэ все то, что накалило этот сумасшедший день. Плыло, терялось, вновь всплывало, сгущалось. Глупое свалилось на голову. Не ожидал. Добрые друзья постарались.
Зачем тревожить проскользнувшее мимо неуловимой тенью? Не станешь ли еще глупее? Эрдэнэ, чтобы уснуть поскорее, с головой укрылся одеялом, и сон пришел, погасли тени на стене, спряталась желтоглазая луна, роились звезды...
Часть III
ТОПТАТЬ СТАРОЕ НЕ СПЕШИ
Белый каменный дом — лучший на Центральной усадьбе госхоза. У Доржа квартира с большими окнами, залитая солнцем, на втором этаже. Он уже не ветфельдшер, не помощник Дагвы, а выполняет работу ветврача госхоза. Дагва — ветврач аймака. Дорж женат. Его жена Намга — учительница начальной школы.
Вечер — любимое время; стоят они у открытого окна, не шелохнувшись, чтобы не упустить приближение заката. Зеленые холмы, купаясь в предвечерней сиреневой мгле, плавно бежали один за другим; горы, врезанные в молочно-розоватое небо, были темно-коричневыми; блистая, переливалось в долине озеро — серебряное блюдо, забытое хозяином степей.
Закат в этот день был редкостный. Солнце в последний раз взглянуло на восток, прощаясь, докрасна раскалило вершины далеких скал. Вот и они померкли, над степью нависла ночь.
Дорж, Намга и этот закат проводили, сидели молча у стола. Видимо, накаленный разговор только что закончился. Никто из них не хотел его продолжать. Дорж поднялся, прошелся по комнате, наполненной сиреневым полумраком. Огня не зажигали.
— Ты права, Намга... Но я единственный сын. Старики давно заслужили отдых. Я тебе рассказывал басню, ее отец любит повторять...
— Помню: дети выросли, выгнали отца из юрты, судьба их наказала... Я ни на чем не настаиваю... Согласна, а ты медлишь, откладываешь, чего же ты ждешь?..
Дорж ничего не ждал. Часто, оставаясь наедине с собой, терзался, отыскивая, как любил говорить, достойный подход. У отца гордый характер, долгие годы был он хозяином своей юрты, и родной сын уговаривает бросить юрту. Как бросить, если он в ней родился, вырос и детей с внуками вырастил?
Сегодня Дорж, как всегда, поднялся рано, обрадовал жену:
— Отыскал верный ход... Еду за родителями...
Намга усмехнулась:
— Пора. Радость для них большая — из юрты в светлую комнату...
...Третий день Намга одна. Сегодня с утра бегает она без устали от печки к столу, заглядывает в окно. Ждет гостей. Дорж уехал на грузовой машине за своими родителями; они переезжают из степи к ним жить. Дорж с женой часто бывали в Белой долине, в юрте отца. Они хвалили Центральную усадьбу госхоза, дом, где живут, работу, соседей. Цого отшучивался, Дулма отмалчивалась. Дорж страшился: по нраву ли пришлась родителям его жена? Время подсказало — и мать и отец любят Намгу. На крутых поворотах жизни не надо спешить, арба может и опрокинуться... Но и ждать... чего ждать?
Под вечер загудела машина. Намга к окошку — приехали.
Цого и Дулма легко поднялись на второй этаж. Осмотрели отведенную им комнату. Ни радости, ни огорчения никто не сумел бы уловить на лицах стариков. Цого неловко прошел по узкой кошмовой дорожке, вынул трубку. Жена Доржа замахала руками:
— Курить, почтенный, надо в коридоре или у открытого окна.
Цого подошел к окну, взглянул вниз, отошел. Трубку не зажег.
Намга накрывала на стол. Дулма хотела ей помочь, Намга вежливо оттеснила старушку:
— Посиди, почтенная, я сама управлюсь, ты устала, — и начала разливать по чашкам бараний бульон.
Ели вареное мясо, лепешки макали в горячее топленое масло. Пили черный чай. «Бульон городской, а не степной, не из котла», — подумал Цого, от второй чашки отказался.
Вышли из-за стола. Дорж повел отца и мать смотреть квартиру, коридор, учил, как и чем пользоваться, как на ключ закрывать двери. Родители ходили за ним молча, глаза у них чужие, безразличные. Дорж омрачился: ни отец, ни мать его не слушали. Стал сердиться, пряча возбужденное лицо. Терпеливо повторял и показывал все снова.
Едва солнце скрылось за черные зубцы гор, легли спать.
Раньше всех поднялся Цого, за ним Дулма. Встали молодые, стариков нет. Выглянули в окно, трудятся — разбирают, бережно раскладывают привезенное добро. Намга пожала плечами.
— Юрту привезли? Зачем?
— Не бросать же ее в степи, — ответил муж.
— Не надо было отпускать машину, отвезти юрту на склад...
Вошел Цого, сел на пол у порога. Дулма рядом.
— Погостили у тебя, сынок, а жить станем в юрте...
Дорж растерянно замигал:
— Отец, ты свое отработал, достоин отдыха. Я тебя буду кормить, живи... Вот ваша комната, светлая, большая, чуть поменьше юрты...
— Твой дом — наш дом, но жить мы станем в юрте, поставим ее рядом, я уже присмотрел местечко на пригорке. У Дулмы и у меня в каменном доме болит голова; дышать не можем... Верхнего просвета нет, не видно неба над головой. Как жить? Мы зачахнем...
Переубедить старого трудно. Поставили на пригорке юрту. Ставить помогал и Дорж. Горячо взялись хозяйничать в родной юрте Цого и Дулма. Дорж в жаркие дни часто отдыхал в юрте. Намга заходила изредка, чтобы не обижались старики.
...Блекли травы, серели холмы и увалы, лето пятилось, начинала теснить его осень. Дорж и Намга опять освободили одну комнату, обставили ее, как им верилось, по вкусу родителей. Не будут же старики, считали они, и зимой жить в юрте.
Надежды их оборвались. Цого и Дулма каждый день уходили в степь, собирали на зиму аргал. За ужином сын хотел спросить отца и только раскрыл рот, отец его опередил:
— Хорошие места здесь, аргала много, видно, никто его не собирает...
Вчера, побыв в юрте Цого, Дорж и Намга не могли уснуть. Жена в слезах:
— Худая у нас жизнь... Нельзя же уступать упрямой старости... Что скажут люди? Виноват ты, Дорж, сам часто там ночуешь...
От слов жены не отмахнешься, как от болотной мошкары. Дорж отмалчивался, но и его терзала такая жизнь.
Говорят, потерпи, время сделает свою работу. Нет. Не время делает, а люди... Ссориться с женой Доржу больше не понадобилось.
День выдался тусклый; облака серые, как шкуры баранов, лениво плыли по небу. От такого дня нечего ожидать радостного. А вышло не так. Подошел к окну Дорж, увидел легковую машину. Это же Дагва!
— Намга, иди-ка взгляни...
Машина промчалась по улице и остановилась напротив дома, где жил Дорж. Дагва знает, он уже бывал здесь. Что-то далековато поставил машину. Вышел из кабины, но в квартиру Доржа не поднялся, пошел в юрту Цого.