Итак, честь не сводится к приятности, к удовольствию, к каким-либо радующим образам. Например, если тебя радуют кошки или собаки, это не значит, что они добавляют тебе чести. Для Аристотеля честь относится к гражданской, политической жизни, где нужно делать решительный нравственный выбор, – животные к политической жизни не способны.
Риторика, согласно Аристотелю, создает те социальные формы, которые позволяют разоблачить ловких жуликов, демагогов, шарлатанов. Все эти люди пользуются попустительством друзей и общей неустроенностью государства. Тогда как риторика требует от людей рассуждать обо всем ответственно, обращать внимание на мелочи и не давать вводить себя в заблуждение. Так, в суде легко вводят в заблуждение судей люди, ссылаясь на свои физические и умственные недостатки: «я не мог учинить насилие, я физически слабый», «я не мог провернуть это мошенничество, все знают, что я человек простой и незамысловатый». Тогда как ритор не просто делает слабый аргумент сильным, как учил Исократ. Он выводит таких мнимых слабых на чистую воду, помещая мелочи, незаметные свойства в фокус внимания – да, этот человек не мудрец, неловок и слаб, но изобретателен на зло, умеет хитро приспосабливаться. Преступниками часто оказываются скромные и незаметные люди. И поэтому внутри этого внимания мы видим, каковы люди, совершающие несправедливые поступки:
Безнаказанно совершать несправедливые поступки считают для себя наиболее возможным люди, умеющие говорить, ловкие, имевшие много случаев вести подобную борьбу, люди, у которых много друзей и денег. Наиболее сильными люди считают себя в том случае, когда они сами удовлетворяют указанным условиям; если же этого нет, то в том случае, если у них есть такие друзья, слуги или сообщники; это дает им возможность совершать несправедливости, утаивать это и не нести за них наказания. Надеяться на это можно еще и в том случае, когда мы дружны с тем, кому наносим обиду, или с судьей: друзья, с одной стороны, не принимают предосторожностей от несправедливостей, а с другой стороны, мирятся, не давая делу доходить до суда. Что же касается судей, то они угождают тем, с кем они дружны, и или совсем не взыскивают с них, или налагают незначительное наказание.
Риторика обосновывает понятие чести и тем самым определяет несправедливость как бесчестие. Часто люди объявляют несправедливым что-то вполне справедливое, в духе того, как жалуются школьники: «все списывали, а не только я, почему неудовлетворительную оценку поставили только мне?» Ясно, что за списывание неудовлетворительная оценка справедлива. Тогда как риторика имеет дело с намерениями, она определяет, в каких случаях было бесчестное намерение. Допустим, другие школьники попытались списать, но у них плохо получилось, тогда как ты списывал нагло, не соображая, что списываешь. Это твое бесчестье, твоя лень, твое безделье, хотя другие тоже работали не идеально. Вот такое бесчестие риторика позволяет отличить от случайной неприятности:
Во всех подобных случаях вопрос идет о том, было ли известное действие несправедливо и дурно, или нет: ведь в намерении заключается негодность и несправедливость человека, а такие выражения, как оскорбление и воровство, указывают на преднамеренность: не всегда ведь человек, нанесший удар другому человеку, причинил ему этим оскорбление, но лишь в том случае, если он сделал это с какой-нибудь целью, например, с целью обесчестить его или доставить самому себе удовольствие, и не всегда человек, тайно взявший что-нибудь, совершил воровство, но лишь в том случае, когда он сделал это, желая причинить ущерб другому и присвоить себе взятую вещь.
Риторика, говорит Аристотель, может найти смягчающие и отягчающие обстоятельства, учитывая не только объективную ситуацию, но и субъективное намерение. Конечно, будет ошибкой приписывать человеку намерения на основе предположений. Но, согласно Аристотелю, есть специфическое политическое самообнаружение намерений – наглость: то, что в российской юридической традиции называется «с особым цинизмом». Только наша юридическая традиция имеет в виду исключительно экспертную оценку произошедшего судом, тогда как Аристотель говорит о прениях, где оратор показывает отягчающие обстоятельства очень живописно: