(150) «Тогда напрасны твои нападки на эллинов», — скажет, быть может, какой-нибудь невежда. Однако теперь больше уж нет того положения и нет опасений, как бы из Азии на Элладу не двинулся войною какой-нибудь народ: теперь ведь и Эллада и Азия равно под иною державой.695 А истина между тем дорогого стоит. И кроме того, знай я, что смогу убедить слушателей, я, наверное, и вовсе не стал бы говорить. Но я заявляю, что снял с эллинов упреки гораздо более горькие! (151) Нет ничего страшного в том, что некий город не смогли взять, ниже в том, что, отправившись в поход против страны, на которую не имели никаких прав, затем заключили мир и убрались восвояси, ни в том, наконец, что доблестный муж погиб, сражаясь с подобным себе, — этого в упрек не поставишь, напротив, кому суждено умереть, тому впрямь подобает встретить смерть так, как Ахиллес, когда он говорит у Гомера:
(152) Но чтобы лучший из эллинов пал от руки самого ничтожного из врагов — вот это поистине позор; и точно так для того, кто слыл здравомыслящим697 и благоразумнейшим меж эллинов, — стыд и позор сперва, желая убить царей, зарезать баранов с быками, а потом убить и себя, и все это ради доспеха! (153) Больше того: если Астианакта, сына доблестного мужа, — умертвили с такою свирепостью, сбросивши со стены, да еще по согласному приговору воинства и царей; если юную Поликсену зарезали на могиле, и подобные возлияния совершались в честь сына богини; если над Кассандрой, девою неприкосновенной святости, жрицею Аполлоновой, обнявшей кумир в святилище Афины, было совершено насилие, и сделал это не какой-нибудь низкий и ничтожный человечишко, но как раз один из лучших;698 (154) если Приама, царя всей Азии и дряхлого старца, изранили у алтаря Зевса, от коего род Приамов, и на нем и зарезали, и это тоже сделал не кто-нибудь из безвестных людей, но сын Ахиллеса, невзирая на то что отец его оказал Приаму гостеприимство и спас ему жизнь; и если Гекуба, стольких сынов злополучная матерь, в поруганье была отдана Одиссею и от бездны несчастий, словно на смех, стала собакою; и если эллинский царь священную Фебову деву, на которую никто не посягал из-за ревности бога, взял себе в жены и за это, видно, поделом заплатил смертью, — если все это так, то насколько же лучше для эллинов, чтобы этого не было вовсе, нежели взять Трою!
ЭЛИЙ АРИСТИД
ВТОРАЯ СВЯЩЕННАЯ РЕЧЬ
(1) Вспомним же теперь, по мере сил, и о том, что было с нами раньше. Сначала нам совсем не хотелось этого описывать точно, так как все это, казалось, не сможет пережить нас, да и слабость тела не позволяла нам этим заниматься, а по прошествии некоторого времени вообще оказалось непосильным вспомнить и подробно пересказать отдельные частности: лучше было бы вовсе промолчать, чем испортить дело. И я немало обращал просьб и отговорок и к богу и к друзьям, постоянно понуждавшим меня рассказать обо всем и представить все это на общий лад.
(2) Но теперь, по прошествии стольких лет, как ты узнаешь далее, мы принуждены рассказать обо всем виденном по возможности беспристрастно. Однако я сообщу теперь ровно столько, сколько бог повелел мне описать сновидений; это было первым из повелении божества. И вот я осуществил описание моих сновидений, и так как я не мог собственной рукой записать их, то продиктовал. Я не прибавил в них ничего ни об отдельных частностях, ни о том, как сбывались иные сны: довольно и того, если я хоть немного удовлетворил бога, будучи столь слаб телом, как я уже сказал, да и не надеясь проникнуть умом в его дела. И в свидетели того призываю Адрастею!700
(3) Кроме того, начав описывать701 все не с самого начала, я, словно уязвленный этим, и остальное упустил из виду, — одно по собственной воле, другое же невольно, ибо искал я иных путей служения богу… Когда уже было мною сделано записей702 не менее тридцати тысяч, их, однако, нельзя было ни легко охватить взором, ни так приноровить, чтобы они подходили к определенному времени; а некоторые среди них оказались той порой даже расхищенными среди всевозможных бедствий и домашнего беспорядка. (4) Таким образом, у меня осталась, так сказать, только самая суть. Однако, так или иначе, эти сны пришли мне на память, ибо их привел и вдохновил бог. Призовем же бога для этого дела, как и для всякого другого. Ведь именно его нужно призывать в любом деле,703 если это и вправду некий бог.
(5) После того как я возвратился из Италии, много и всячески повредив своему телу из-за непрестанных лишений и бурь, с которыми я столкнулся в пути, следуя через Фракию и Македонию, да еще из дому отправился я больным, у врачей возникло большое сомнение, так как они не могли не только помочь мне, но даже понять, в чем заключается моя болезнь. (6) Самым тяжким и непреодолимым было то, что у меня стало прерываться дыхание, и после продолжительной работы я едва-едва и с трудом дышал, а приступы удушья случались постоянно; в горле холодели жилы, одежды мне нужно было больше, чем я мог надеть. Но кроме того, меня удручали и другие неисчислимые беды. (7) И показалось, что нужно воспользоваться теплыми источниками: может быть, мне станет лучше или хоть дышать будет легче? Но ведь уже была зима, а источники находились на некотором расстоянии от города.
Тогда-то и начал впервые Спаситель давать свои предсказания. Он повелел мне пройти босиком; и я шел во сне, как будто наяву, а проснувшись, громко прокричал: «Великий Асклепий, свершилась твоя воля!»; это, как мне казалось, я кричал, продвигаясь вперед. После этого я был призван и в добрый час отправился в путешествие из Смирны в Пергам.704
(8) А все, что затем произошло, разве может описать человек? Все же я должен попытаться, как обещал, без всякой подготовки рассказать кое-что из случившегося. Если же кто пожелает во всех подробностях узнать, что случилось с нами по воле бога, тому стоит поискать старые пергаменты и посмотреть, каковы были сами сновидения. Ведь он найдет там и средства всевозможные, и диалогов несколько, и речей в изобилии, и всевозможные чудесные предзнаменования, всевозможные предсказания, всевозможные изречения оракула о самых различных делах, — одни писанные прозой, другие же — мерной речью, и все это воздавало богу подобающую благодарность — большую, чем могло бы показаться.
(9) А теперь, раз уж мы вошли в святилище, отсюда и начнем речь о том, как в первую же ночь моему наставнику явился бог, принявший облик теперешнего консула Сальвия.705 Кто был Сальвий, мы тогда еще не знали, а он в то время как раз был ревностным приверженцем бога. И наставник рассказывал, что бог в этом облике говорил с ним о моих речах и что одобрил их, назвав их так: «Священные речи». (10) Вот как было дело. А затем он дал мне самому лекарства, из которых, сколько я помню, первым был сок бальзамового куста; это был подарок Телесфора Пергамского, и им надо было натереться во время омовения при переходе от теплой воды к холодной. Затем он дал мне очистительные средства,706 составленные из изюма и других вещей, потом видимо-невидимо всякого другого; все это я опущу, но непременно постараюсь не упустить из вида того, что и вправду достойно удивления. (11) Раз уж я начал, мне надо сказать о многом и разнообразном; однако всего память не сохранила, сохранила только благодарность.