— Оргон-Чуулсу! — дрожащими губами прошептал Дарджигийн. — Оргон-Чуулсу. Оргон…
А в небе уже мелькнула чёрная тень пикировщика.
Просвистев, прямо в овраге разорвалась бомба…
И наступила тьма…
Глава 2
Монгол
Река Халкин-Гол
Скотоводческая знать захватывала пастбища, скот,
закабаляла рядовых кочевников.
Небо было прозрачным и чистым, лишь где-то у самого горизонта маячили небольшие розовато-палевые облака. Довольно урчал мотор, генерал армии Иван Ильич Дубов, сидя за рулём личной «Волги», тёмно-голубой «двадцать первой» красавицы с блестящим оленем на капоте, ехал к себе на дачу. Негромко играло автомобильное радио марки «Урал», французский шансонье Ив Монтан что-то пел про Париж. Иван Ильич с удовольствием подпевал, вернее, мычал в такт. Генерал выглядел вполне довольным, ещё бы — за спиной, на заднем сиденье машины, лежал толстенный альбом в переплёте из коричневой кожи, подаренный ему в Н-ской воинской части, в которой он на днях побывал в качестве инспектора. В часть альбом попал как подарок от товарищей из Монголии, но никому там не понадобился, поскольку оказался на монгольском языке, а его в части, естественно, никто не знал. Иван же Ильич, вспоминая молодость, с интересом полистал страницы с фотографиями и рисунками. Памятник Сухэ-Батору, синие сопки с пасущимися табунами, дикие степные маки, напоминающие знаменитую картину Клода Моне, парадный портрет маршала Чойболсана, снова сопки, и снова степи, а вот тут…
Вот тут кое-что поинтереснее! Редколесье, большой овраг, словно бы разрезающий сопки, а на самом дне оврага — развалины буддийского монастыря — дацана. Урочище Оргон-Чуулсу.
«Урочище Оргон-Чуулсу» — именно так картина и называлась…
Оргон-Чуулсу…
Руководство инспектируемой генералом части, конечно, заметило, что проверяющий заинтересовался альбомом, и с удовольствием поднесло ему «на память» ненужный талмуд. Иван Ильич подарок принял, не скрывая удовольствия… Уж конечно… Если бы кто знал, как много для него означает Монголия и особенно урочище Оргон-Чуулсу!
…Как он тогда выжил, в урочище Оргон-Чуулсу, с японским осколком под сердцем? Умер бы, истёк кровью, оставшись на дне оврага, если бы… Кто ж его тогда вытащил? Дарджигийн или кто-то ещё из кавалеристов Лодонгийна Дандара? Или кто-то из своих, пехотинцев?
В госпитале сказали, что Ивана привезли на лошади какие-то монголы. Потом, наверное, месяца через полтора, а то и через два после всего произошедшего, Дубов случайно встретил белобрысого парнишку-часового — как раз того самого, что тогда был при госпитале. Посидели, покурили, покалякали.
— Монгол, что тебя привёз, молоденький такой был, светловолосый… И с ним девчонка… Красивая такая девчонка, только глаза испуганные.
— Светловолосый монгол? — удивился Дубов.
— Ну да, — парнишка рассмеялся. — На тебя, кстати, чем-то похож. Только одет был странно, не в форму, а… ну как все обычные монголы одеваются. Во — с саблей! Или то меч самурайский был… да, скорее меч, трофейный, отобрал, видать, у какого-нибудь пленного самурая… И девчонка его так же одета. Сказали, в овраге тебя каком-то нашли, кушаком каким-то красным перевязали. Кстати, знаешь, говорят — рядом с оврагом видели двух убитых японцев…
— Эко дело! Их там тысячи были.
— Убитых стрелами!
— Как — стрелами?
— Так. Словно какие-нибудь индейцы сработали. Гуроны, мать ити…
— А что за девка-то?
— Красивая! А вот как зовут, извини, не спросил — не до того было.
Так и не отыскал тогда Дубов своих спасителей, хотя пытался, расспрашивал… На память о событиях в урочище, кроме сидевшего под сердцем осколка, который врачи так и не сумели вытащить, остался странный амулет, который Иван получил при выписке: небольшой серебряный кружок, похожий на монету в пятнадцать копеек, с затёртым изображением стрелы. Дубов поначалу и брать отказывался, не мой, мол, так сказали — с шеи у тебя сняли, в опись занесли, значит — твой. Дают — бери. Кушак ещё был — так кушак мы выкинули, весь ведь в крови — не отстираешь…
И словно бы что-то заставило Ивана надеть амулет на шею… в качестве оберега, что ли. Предрассудок, конечно, но всё ж таки… Осколок-то под сердцем сидел, правда, тьфу-тьфу, за всю войну ни разу не побеспокоил, не болел даже, лишь иногда немного ныл.