– Да, – не без труда согласился Маркус. – В какой-то мере я постоянно отмечаю, как перекликаются наши с вами взгляды, сужденья, образ… жизни даже.
– Надеюсь, вы не находите в этом ничего дурного?..
– Нет, ну, что вы!
– Спасибо, – поблагодарил с поклоном Ротмунд. – Остановите меня, если я затрону вещи, кажущиеся вам неприличными. Я действительно обитаю в замке Ротмунд более четырех сотен лет. И за все это время у меня не было ни жены, ни наложницы в том смысле, как это понимают люди. Я отличаюсь от обычных людей не только обликом и запретами, установленными природой. Боюсь, мне незнакома любовь в человеческом ее эквиваленте – с ее обязательным половым влечением. Люди любят друг друга, чтобы зачинать детей, чтоб черпать удовольствие от интимной близости. Я не нахожу в соитии ни капли эстетического блаженства. Ко мне обращались многие, и смиренно просили, и угрожали. Я нравлюсь многим в Городе, но их влюбленность я принимаю только в виде ухаживаний и бескорыстной заботы. Мне противна животная слепая страсть. Я ее избегаю. Я не наивен; я смею утверждать, что знаю этот мир. Я говорю, что достаточно насмотрелся на людей, их хитрости и уловки. Не одни только женщины и девушки искали моего внимания, надеялись на взаимность. Некоторые мужчины и юные пажи клялись звездами и солнцем, что лучше умрут, чем услышат 'нет'. Однако, все они вынуждены были смирить свои порывы. Я не зря заговорил об этом, – глаза Ротмунда распахнулись и, просвеченные огнем лампы, поймали Маркуса с поличным. Монах вздрогнул, но замаскировать выражение лица не успел. Ульш мягко продолжил, как ни в чем не бывало:
– Я догадывался о многом. Я выбирал нужное время. Мне кажется, я дождался часа. Говорите.
– Целый год я не решался сказать вам это. Я боялся быть осмеянным и непонятым.
– Теперь вы убедились в моей чуткости?..
– Да. Но я смиренно прошу, скажите, на что я могу рассчитывать?
На этот раз Юлиус размышлял долго. Он сидел недвижимо с закрытыми глазами на каменном ложе. Брат Маркус, спрятав лицо в ладони, стоял в углу, боясь шелохнуться, спугнуть мысли гостя.
– Я не дозволю больше того, что дозволю. Можно целовать меня, трогать, но я запрещаю осквернять мое тело.
От сместившейся грани заповедного стало дурно. Маркус сел на прежнее место, обхватив руками голову, стыдясь посмотреть на благодетеля… или палача?..
– Вы хотели услышать мое решение. Что же вы?..
– Простите, я себе самому кажусь грязным существом и аморальным человеком! – взволнованно начал Маркус. – Как могу я проповедовать, будучи не лучше, а много хуже самого последнего преступника?..
– Не спешите обвинять себя, Маркус, – граф говорил, и слова цветами витражей распускались в темной келье – острые и ясные. – Я ничем не лучше вас. Право, мы стóим друг друга. Только вдумайтесь: каждый из нас, не сдерживай его опасение навредить установившемуся порядку, охочь до тела другого. Под маской рассудительности и бездействия я скрываю свою суть: я – зверь, всегда готовый насытить чрево кровью человека.
Лишь отзвучали жестокие, беспощадные по наготе вскрываемых причин, самоосуждения, и маска оказалась снята. Она приоткрыла оскал голодного хищника, не ведающего людской разумности. Но хищник был в узде и вызывал скорее жалость, нежели панический ужас. На секунду Маркусу почудилось, что морщины на белой коже складываются в сеть, неумолимо стягивающую разверстый рот, сшивающую его края, как хирург расправляется с раной. Еще мгновение – и ни тени борьбы, прежний рыцарь Юлиус приветливо и ровно говорил:
– Я не так красив, как может показаться. Моя сила – во взгляде, и только.
Он снял куртку, через голову стащил шелковую рубашку.
– Мне сложно вспомнить, когда последний раз я представал перед кем-либо без одежд.
Маркус опомнился, резко подошел, сжал его худые руки. Граф улыбнулся по привычке одними губами. Привлек к себе. Отстраненно добавил, едва заметно покачиваясь, словно баюкал младенца:
– Тебе должно быть страшно, брат Маркус. Никто не желал бы стать ближе мне. Это опасно.
Обнимать его Маркуса почему-то не тянуло. Смертельная худоба, какой не увидишь даже у нищих и больных, синие узлы и линии вен, пролегающие под кожей – невольно отталкивали. Маркус освободился от невесомых уз, чуть медленнее, чем чтобы дать посчитать свой поступок проявлением пренебрежения.
Граф не удерживал его. Опустился на край каменного ложа, выжидательно подперев ладонью подбородок. Монах сделал вид, что ищет что-то в шкафу. Не издав ни единого возгласа разочарования или гнева, Ротмунд по-солдатски быстро оделся. Когда монах отвлекся от пустых закромов, то увидел невозмутимо ожидающего его графа за столом. Тот кивнул ему, приглашая присесть напротив.