Николай Тарасович рассуждал так: что ему искать смысл жизни, если его самое простое желание — насчет увеличения пенсии — никак не исполнится? Был бы он более общительным, более разговорчивым — может, и добился бы своего. А так — тьфу на это на все, себя не переломишь! Ходил он как-то по этому делу к чиновникам, но что-то помешало ему просить за себя. Гордость, что ли? Негоже ему, ветерану войны, ходить и упрашивать об одолжении. Игнатьевна, правда, добилась себе каких-то привилегий, так то — Игнатьевна! Шустрая она бабка, она может…
Ложился старик Виноградов тоже всегда в одно и то же время — ровно в десять часов вечера. Мучился бессонницей, но в последнее время она отступила — наверное, шиповник помог, отвар из которого Николай Тарасович пил вместо чая: насыпал туда сахару, крошил хлебец — вот вроде бы и покушал.
Правда, сегодня ему опять плохо спалось: война снилась. Проснулся — и долго не мог понять, где он находится: в окопе или у себя дома? Потом обхватил голову руками, взъерошив жидкие, соломенного цвета волосы, и стал не спеша вспоминать — что же такое ему приснилось? И с чего бы? Не накануне ли Дня Победы ему все это привиделось? Ведь ждал он этого праздника, готовился к нему — уж раз-то в году он имел право надеть парадный китель с орденами, выйти на Поклонную гору или еще куда, где ветераны собираются! Может быть, встретить уцелевших до сих пор фронтовых друзей и подруг. Как было в прошлом году: встретил же он тогда «малого» — ну, того парнишку, сына полка которого там, на войне, называли «малым». И не узнал поначалу — да «малой» сам подсказал, где они воевали. А если б сам не подошел, Виноградов его бы нипочем не узнал — вымахал-таки, окреп бывший сын полка, да и сам уже был пожилым человеком, шестой десяток разменял. «Малой» напомнил, что они — тезки, оба — Николаи. Что фамилия его — Вдовин. И тот и другой изумились — ведь с тех пор ни разу не встречались. Отметили такое дело сначала прямо там, на площади, потом пошли в гости к Виноградову — как старик обрадовался, что встретил наконец хоть кого-то из своего полка! Чинно тогда посидели. Вдовин все фотографии разглядывал, ахал: «Да вот же я! Шкет совсем! А это — ты, Тарасыч? Ну, я смотрю — вроде ты, а вроде и нет… Что годы делают, а?» Пили даже водку, хоть Виноградов и отказывался — мол, сердце шалит, не могу. А все же махнул пару стопочек — подоспевшая Игнатьевна уговорила. Тоже суетилась вокруг, не могла нарадоваться на двух ветеранов. После того праздника Вдовин, увы, куда-то запропал. Где он, что с ним — Виноградов не знал. Однако надеялся и в этот раз повстречать бывшего сына полка — дорогого ему человека, возможно, единственного, кто уцелел тогда в мясорубке военных лет, когда один за другим гибли лучшие друзья Виноградова… Из-за того ему, видимо, и приснилась война — переживал, что не встретится на этот раз со Вдовиным.
Ладно хмуриться — те дни давно прошли, и погибших друзей уже ничем не вернешь! Так надо ли злиться на живущих сейчас — на тех особенно, кто не угодил ни в одну подобную мясорубку, не прошел ни одной войны? Зачем новые войны? Неужели люди до сих пор не найдут другого способа разбираться в своих проблемах? А ведь сколько людей — таких же молодых пацанов, каким был и он сам в те сороковые роковые, — уже полегло во имя каких-то политических темных игр во Вьетнаме, в Афгане, Чечне!
А он до сих пор жив.
Значит, надо жить и благодарить судьбу, что не остался на поле боя мертвым, что не похоронен в братской могиле, что ходит, думает, дышит, говорит, радуется солнышку.
Кстати, о солнышке: день обещал быть теплым и уже почти летним. Николай Тарасович встал с кровати, застелил ее и пошел на кухню. Там долго задумчиво смотрел на восход солнца, сидя у подоконника с облупившейся белой краской, кашляя, но не переставая курить «беломорину». Потом вдруг улыбнулся чему-то в усы, прогоняя уныние и тревожный сон из памяти. Вспомнил, что в любом случае у него сегодня праздник — девятое мая, как-никак! И что Игнатьевна-то его, во всяком случае, точно поздравит, даже если он и не встретит сегодня тезку — «малого», Вдовина Колю. Ну да ладно. А пока надо бы прибраться: к нему могут сегодня нагрянуть дорогие гости, а в квартире беспорядок…
Николай Тарасович попил чайку с сухариками, уже совсем размокшими, пошел в ванную, где долго, основательно умывался, причесывался. Почувствовал себя и вправду будто чуть помолодевшим в праздничный день: даже открыл форточку, чтобы свежий весенний воздух вынес из кухни привычный ему затхлый запах аптеки, стариковского холостяцкого жилья. Бодро пошел в комнаты (а квартира была двухкомнатной), где тоже открыл окна, и начал прибираться.