Опять Симпэй не сдержал смеха (а и не надо его сдерживать).
– Ты совсем еще дурочка. Лишь монахи и умеют по-настоящему радоваться жизни. Потому что радуются истинным радостям, а не обманным. Если захочешь, я тебя научу этому и многому другому.
Он готовился еще долго ее убеждать, но не пришлось. Ката-тян задумалась о чем-то своем. Оглянулась назад, в сторону Пинеги, потом покосилась на след от конских копыт, оставшийся на тропе. Тряхнула головой.
– Мне ныне все равно куда. И чем дале, тем лучше. В Японию так в Японию. Ты ведь, дедушка, чай, от меня теперь не отстанешь?
– Ни на шаг. Куда Он, туда и я, – ответил Симпэй, думая: в легкости, с которой юность принимает решения, определенно есть нечто буддийское.
– Позволь теперь и я тебя спрошу. Почему ты пряталась от Мартына Ванейкина? Это ведь был он, я его признал.
Девочка замигала своими красивыми глазами (кроме глаз ничего красивого в ее угловатом лице не было).
– Откуда ты его знаешь?
– Я прежде состоял на царской службе – в Москве и в новом городе Святого Петра. После расскажу. Ванейкин там человек известный. Про Преображенский приказ тебе ведомо?
– Самое сатанинское логово. Так старец Авенир говорит. Ему преображенцы все зубы дубинкой вышибли, только один остался.
– Это они умеют. Мартын Ванейкин раньше служил в Преображенке, по розыскному делу. Был чуть не первая ихняя ищейка, великой дотошности и свирепости. А недавно перешел в фискалы, потому что те ныне на виду и у государя в чести. Страшный человек, его по пустякам никуда не посылают. Что ему до тебя?
Долго она не отвечала, смотрела испытующе, будто решая, довериться или нет.
– Не я ему нужна, а вот эта книга.
Достала из-за пазухи небольшой томик. На хорошей рисовой бумаге, которая в этой стране редкость и стоит немалых денег, теснились ровные рукописные строчки, прочесть которые Симпэй не мог – для его немолодых глаз было мелко.
– Это князя Голицына, Василия Васильевича, наставление потомству, как тут, на Руси, всем людям по разуму жить…
– А почему ты плачешь?
Всхлипывая, прерываясь на утирание слез и сморкание, Ката-тян рассказала удивительную историю опального кароо царевны Софьи, про которого в столицах все давно позабыли, а он, подобно святым старцам-даосам, оказывается, постигал в уединении мудрость жизни и записывал ее для будущих поколений. И умер хорошо, красиво: пытаясь спасти свой труд. В следующем рождении наверняка попадет на более высокий уровень риннэ и будет китайцем или даже японцем.
Симпэй почтительно вернул ей книгу.
– Фискал Ванейкин не угомонится, пока не исполнит то, зачем послан. Перевернет небо и землю, будет искать повсюду, и это может сильно затруднить наш путь. Не найдя тебя в Сояле, он пошлет на архангельскую дорогу наказ тебя задержать. А нам как раз в Архангельск и нужно, ждать корабля до Амстердама. Послушай моего совета: отдай ты фискалу книгу. Что она тебе? Ты будешь Хранительницей святыни на другой половине земли, в совсем иной жизни. Страна Россия покажется тебе далеким, зряшным сном.
Ката-тян молчала.
– Может быть, ты не знаешь, как отдать страшному человеку книгу, чтоб он не сделал тебе дурного? Доверься в этом мне. Я пойду к сотскому, скажу, что книгу надлежит передать в фискальное ведомство господину Ванейкину, се дело государево. Передадут, и быстро. А мы с тобою пойдем в Архангельск без помехи, беседуя о важном.
– Нет, – сказала девочка. – Князь тридцать лет писал, а я этому ворону черному отдам, который его сгубил? Кукиш ему. Лучше книжку с собой в Япон увезу. Все одно раньше чем через сто лет она тут не понадобится, это и Василий Васильевич говорил.
Хорошее сырье, очень хорошее, подумал Симпэй, одобрительно покивав. Ничего не знает, но цену верности понимает.
– Как хочешь. Наш путь будет труднее, чем я думал, но это, может быть, и неплохо. Готова ли ты идти в Японию?
Он небрежно показал рукой, как если бы Япония находилась где-нибудь за опушкой этого леса.
– Пойдем, что ж. Только сначала мне нужно на «корабль».
– Взять какие-нибудь вещи? Поверь, вещи не имеют важности, они химера, сиречь обманное видение.
– Вещей у меня никаких нет. Есть листок, оставшийся от матушки. Там ее рукой писаны два имени, ее и мое: «Марфа» да «Ката». Потому все меня так и зовут, хоть я крещена Катериной.
– Дело иное. Это не вещь, а чувство, чувства же химерой не бывают. Ради такого можно и сделать крюк. А времени терять мы не будем. По дороге я начну обучать тебя искусству Полной Жизни.
– …«Мансэй» значит «Полная Жизнь», и учение наше называется Мансэй-ха: Школа Мансэя, или Школа Полной Жизни, а можно понимать и иначе, поскольку слово «ха» – это еще и «ручей». Ручей Полной Жизни. Или Ручей, Полный Жизни. Вся буддийская вера состоит из таких «ручьев», стекающихся в одну реку.