– Ты что?!
– Излишества, – коротко ответил он. – Для поддержания сил хватит того, что у нас есть.
Ката только вздохнула. Эх, надо было кулич, пока шли, сжевать тихонько. Тетка Манефа его печет – язык откусишь.
Но устыдилась малодушия. Опять же надо было отныне про куличи забывать. Откуда они в Японии?
– Дедушка, а что у вас, ну то есть, у нас в Японии едят? Хлебушек-то есть?
Он не ответил. Поел, да тут же уснул. Под дождем, сидя, будто суслик. Лишь чуть голову приповесил.
Положила руки на пень, а на руки голову и Ката. Подумала: нипочем под грозой не засну. Но ничего, заснула.
Проснулась она, когда было уже светло. Дождь закончился, но одежда еще не просохла. Это сырость, от нее не умирают, сказала себе Ката. Но что делать с холодом? Майские ночи на Пинеге зябкие, все тело задеревенело, пальцы были будто ледышки.
Слышалось легкое поскрипывание. Она открыла глаза.
Это дедушка скреб себе голову ножиком. Лезвие было острее, чем бритва. От каждого движения оставалась чистая полоска, на которой сразу начинал поигрывать солнечный луч. Макушка понемногу превращалась из серой в златопереливчатую.
– З-зачем это? – спросила Ката, стуча зубами.
– Лучше чувствуешь мир. У кожи тоже есть глаза. И ты будешь брить голову, когда станешь монахиней.
Она потрогала косу. Конечно, заплетать ее докука, и волоса мыть тож, но совсем-то уж лысой ходить?
– Дедушка, я замерзла, трясусь вся. Тепло – это излишество или как?
– Пока вода не превращается в лед, нет никакого холода, – спокойно ответил он, сладостно жмурясь от прикосновений клинка. – Это называется «прохлада». Она полезна и приятна, просто к ней нужно привыкнуть. Скажи себе: я травинка, покрытая утренней росой, она меня освежает.
Ката сказала. Зубы меньше стучать не стали.
Они сидели у своего пня близ дорожки, что вела вдоль речного берега на юг, к дальнему Свято-Троицкому монастырю, куда никониане ходят на богомолье, и мимо шли, стуча паломническими посохами, две бабы в черных платках. Обе уставились на бреющегося Симпея.
Одна просто плюнула и перекрестилась щепотью. Другая крикнула:
– Не сиди с татарином, девка! Они, паскудники, Христа распяли!
– Христа распяли иудеи, дура, – звонко ответила Ката. – А ты иди куда шла, палку свою не потеряй!
На таких надо сразу наорать, тогда они затыкаются. Баба от бойкого ответа скисла и заткнулась. Крестясь и плюясь, обе потопали дальше.
А Симпей сказал:
– Запомни два правила. Первое. Никогда никому не груби. От этого сам становишься грубее, а это слабость. И второе. Когда тебе дают совет, всегда благодари. Даже если совет бесполезен. А эта добрая женщина дала очень хороший совет. Мы с тобой пара, которая обращает на себя внимание. Косоглазая нерусь да конопатая девка, оба приметные. Каждый будет пялиться и думать: почему они вместе? Этого нам не надобно. Со мной ничего не сделаешь, глаза другие взять негде, а тебя мы преобразим.
– Как это?
Он задумчиво ее разглядывал.
– Поменяем тебе пол с женского на мужеский. Конечно, женщиной быть лучше, чем мужчиной, потому что женщины меньше бегают с места на место, меньше размахивают руками, меньше вредят своей душе насилием и потому у них больше возможностей для благих размышлений, но в дальней дороге через пустынные, опасные места удобнее быть мужчиной… Спереди ты плоская, в бедрах узкая. Это плохо, если рожать, но рожать монахине не понадобится. А для дороги это хорошо. Наклони-ка голову.
Ката, ничего плохого не подозревая, принагнулась. Что-то коротко зашуршало, и голове вдруг стало легко. Длинная коса, ращенная от самого рождения, полетела в траву.
– Ой!
Схватилась за волосы.
– Погоди, подравняю… Вот так.
Она застыла, разинув рот. Большего греха и срама, чем девке обрезать волосья, у истинноверов нет. Хотя что это ей? Она же ныне – как сказать – буддийка?
На волосах Симпей не остановился, стал кромсать ножиком дальше. Льняную рубаху не тронул, но юбку из серой поскони располовинил от самого междуножья донизу. Достал из своего мешка иглу с ниткой, сшил подол двумя широкими штанинами. Платок (хороший, теткой Манефой тканный) с плеч снял и выбросил, сказавши: «Это излишество».
Теперь остался доволен:
– Как есть отрок.
Ката же увлеклась мыслью про излишества. Уж избавляться так избавляться.
– Звери в лесу, чай, голые-бóсые ходят, и ничего. Нам голыми, ясно, нельзя – приметно будет, в яму посадят. Но лапти-сапоги, на что они? Не баловство ли?
– Сейчас увидишь на что.
Дед подобрал с дороги кусок доски, должно быть, отломившийся от борта какой-то телеги, стал ловко кромсать дерево ножом.