Симпей покачал головой, словно удивляясь – то ли своей прежней глупости, то ли терпению Учителя.
– Однажды меня разбудили на рассвете. Говорят: «Сандзи ушел». У нас это значит, что старый монах устал жить и попрощался с миром. Уходят все по-разному, на свой вкус. Но тихо и без крови – это обязательно. И еще – вдали от всех, чтобы не смущать видом своей смерти тех, кто остается жить… Я не опечалился, я знал, что Сандзи давно этого хотел. Но мне стало горько и обидно, что он со мной не попрощался. Значит, разочаровался? Счел безнадежным? Или же, еще хуже, был ко мне безразличен? Я заплакал, а мне сказали: «Иди к Учителю. Он велел привести тебя на могилу». И я узнал, что Сандзи выбрал «уход с колокольчиком». Это когда монаха живым закапывают в тесный склеп, но оставляют отверстие в земле, чтобы проходил воздух. Уходящий лежит там, в темноте и тишине, время от времени позвякивая в колокольчик. Когда звон совсем стихает, это значит, что жизнь закончилась…
Дедушка посмотрел в сторону, на поросший желтыми одуванчиками бугор.
– Я сидел на могиле Учителя и слушал, как он звонит в свой колокольчик. Звон был предназначен мне, он означал: «Видишь, ничего страшного в этом нет. Мне хорошо, я в покое». В первый день колокольчик звонил часто. Во второй редко. На третий стих. Все это время я не поднимался с могилы, не пил, не ел и не спал. Я прощался с Учителем. И к тому времени, когда он перестал со мной разговаривать и ушел, ушел и мой главный страх. А вслед за ним все остальные. С тех пор я боялся только того, чего нужно бояться. Вот каков был мой Учитель.
– Он сделал тебя – тобой, да? – спросила Ката, вытирая слезы.
– Ты ничего не поняла, – рассердился Симпей. – Нет! Он сделал другого – мной. Тот никчемный, трусливый мальчишка – это не я. И ты зря думаешь, что обучаться Четвертой Ступени – это слушать поучительные истории. Так страх не победишь. Ну-ка отвечай мне по всей правде: чего ты боишься больше всего на свете?
Она уже успела про это подумать – ждала такого вопроса.
– Высоты. Никогда не могла на дерево залезть. Иль на крышу. К обрыву на реке подойти. Погляжу вниз – мамочки, жуть! Помнишь, как Авенир в башне за мужиками пошел, а меня одну оставил? Я думала: пропадаю, к окошку кинулась – больше-то некуда! Но посмотрела – затряслась. И когда в тебя вцепилась, всё зажмурившись была.
– А я думал, ты меня так крепко обнимаешь от благодарности и любви, – вздохнул Симпей.
– Я тебя тогда еще не полюбила, – честно сказала Ката. – Я в ужасти была.
Дедушка выглядел довольным.
– Очень хорошо. Значит, будем побеждать страх высоты. Скажи, кто не боится высоты?
– Не знаю… Птицы.
– Правильно. Тот, кто умеет летать и не падать. Где бы нам полетать-то?..
Он заоборачивался по сторонам. Ката хлопала глазами – шутки что ли шутит?
– Обрыв на реке, говоришь… – бормотал Учитель. – Это нам подошло бы, только где его взять? Эх, на Пинеге надо было, там обрывы хороши. Ладно, поищем. Чего-чего, а воды тут вокруг много…
…И дальше они пошли чуднó. Чуть где виднелась вода – река ли, озеро ли – Симпей сворачивал с дороги. Если был обрывистый берег, рассматривал его, иногда спускался вниз и проверял, глубоко иль нет. Но всё ему было не так. Ворчал, что либо обрыв не такой, либо под ним мелко. Возвращались на дорогу, шли дальше.
Назавтра – то же самое.
Он и встречных спрашивал: нет ли где вблизи обрыва, и чтоб под ним омут? Люди удивлялись: на что тебе? «Покреститься хочу из своей татарской веры в русскую, – объяснял им Симпей. – А магометанская вера цепучая, надо с обрыва в воду сигать». После такого объяснения все охотно советовали, и Учитель с ученицей шли, куда сказано, но на деда было не угодить. То ему невысоко, то неглубоко.
У одного мужика, везшего на базар продавать всякую льнину, Симпей зачем-то купил два мешка и веревок.
Ката на всё это смотрела, предчувствуя нехорошее, но вопросы задавать скоро перестала – дед на них не отвечал.
На третий день посреди огромного-преогромного поля встретили пастуха с козами.
– Эк тя порато котышкат-то, татарин, – удивился мужик небылице про крещение. – На кстины покличешь?
Ката выросла среди московских и говорила тоже по-московски, но северный говор знала. Перевела дедушке:
– Ишь, говорит, как тебя, татарин, расщекотало-то. На крестины позовешь?
– Позову, позову. Есть тут хороший обрыв или нет?
– А вона, по-за островом, – показал мужик на темневшую вдали кромку леса. – Там Плесцы-озеро, на ём плесо, речка втекат. Береня высоки, под имя глыбко.
– «Остров» – это лес, за ним озеро Плесцы, в него впадает речка. Берега высокие, под ними глубоко.