Открылась дверь – должно быть, принесли новых кушаний. Симпэй сидел к двери спиной, девочка – лицом, и лицо это, до сего мига мягко-улыбчатое, вдруг словно одеревенело. Глаза уставились в одну точку, рот приоткрылся.
– Так и есть, – сказал чей-то резкий, торжествующий голос. – Она! Ишь, вырядилась!
Обернувшись, Симпэй увидел стоящего на пороге фискала Ванейкина – как всегда, в черном камзоле, черной шляпе, черном плаще. Высокие ботфорты забрызганы грязью. Клювастое желтое лицо в глубоких морщинах скалилось улыбкой. За спиной у фискала синели мундиры солдат Преображенского указа.
Бешеный взгляд переместился на Симпэя.
– Никак Буданов? – еще шире оскалился опасный человек (очень, очень опасный – волоски на шее у Симпэя встали дыбом). – Беглый толмач? А я-то думаю, что это с девкой за татарин? В монастыре сказывали… Выходит, не татарин – японец. Эвона как дело оборачивается! Кучеряво!
Оказывается, не только Симпэй знал Ванейкина – фискал тоже примечал скромного переводчика Посольской канцелярии. Должно быть, видал в Преображенском приказе и узнал от кого-то, что японец… Ишь, взгляд разгорелся! Уже придумывает, как сочинить заговор. Опальный правитель с воровскими записками, пропавший толмач – самый смак для допросного дела. Тут можно такую канитель заплести – будут от начальства и хвалы, и награды.
– Что изумляешься? – засмеялся Ванейкин, сильно собою довольный. – Не возьмешь в толк, как я вас выловил? Просто. Когда узнал, что девку, переодетую парнем, кинуло из Соялы в Сийский монастырь и что с нею вроде был какой-то косоглазый – понял, что идете вы на юг, а значит, не минуете Каргополя. Тут, на воеводском подворье, вас и ждал. Велел доглядывать татарина с конопатым парнем. Вот вы и явились, голуби. Эй, в железа обоих!
Вошли двое солдат. Кандалы у них были уже наготове.
Симпэй безропотно подставил руки, на них замкнулись оковы. Но у Каты кисти были слишком тонки, и ей просто стянули запястья веревкой.
Пока всё это длилось, Симпэй стоял с закрытыми глазами, сосредоточенный на одной-единственной заботе: поскорей изгнать из головы хмель. Тот не поддавался, цеплялся за мысли, путал их. Лишь во дворе, глотнув свежего майского воздуха, монах почувствовал, что вновь начинает овладевать внутренней силой.
У ворот ждала телега, запряженная парой лошадей. Там же был привязан вороной конь Ванейкина.
– Глаз не спускать! Особливо с толмача! – приказал фискал, вскакивая в седло.
Солдаты сели один спереди, на облучке, второй сзади. Пленников поместили между собой.
– Где книжка? – шепнула девочка. – Не сыскали они?
Она была бледна, но от страха не дрожала. Все-таки уже пройдены четыре ступени.
Симпэй покачал головой. Ванейкин так обрадовался своей удаче, что забыл про обыск. Заветная книга, причина всех несчастий, осталась в мешке. Потом-то фискал, конечно, вспомнил бы. Но это потом…
– Скажу «Хо!» – прыгай из телеги, – тоже шепотом велел Симпэй.
Они уже съехали с берега на первый понтон.
– Зачем? Куда мы с моста денемся? В воду прыгнем? – удивилась девочка. – Так выловят. Если не потонем, без рук-то…
– Не спорь с Учителем! – оборвал ее Симпэй.
Вообще-то это было неправильно. С учителем можно и нужно спорить, но он сейчас был очень сердит на себя из-за оплошки с хмелем.
– Как спрыгнешь – сразу зажми уши. Покрепче.
Хорошо, что у нее руки связаны спереди, а не сзади.
– Тихо сидеть! – замахнулся задний преображенец прикладом мушкетона. – Будете шушукать, стукну!
Повозка была уже на середине Онеги.
– Хо! – негромко произнес Симпэй и перекатился через борт телеги на дощатый настил. С другой стороны соскочила Ката.
Убедившись, что она зажала уши, Симпэй издал хисодзуэ – особенный свист, от которого лопаются глиняные чашки, падают в обморок неподготовленные люди и взбешиваются животные.
Конь фискала заржал, вскинулся на дыбы, пошел на задних ногах боком, проломил ограду и бухнулся вместе с седоком в воду. Упряжная пара с бешеным храпом рванулась вперед, нелепо бросаясь то вправо, то влево. Пристяжная не удержалась на краю, сорвалась в реку, утянув за собой коренника. Туда же, в майский бурливый поток, ухнула и телега с преображенцами.
– Ой, мамушки, – сказала Ката, опуская руки. – Чего это было-то?