— Посторонитесь, — кричу я Каминскасу, — разве не видите, что топчете сливы!..
Каминскас вытирает губы, делает еще один глоток из бутылки и снова вытирает губы.
— Вы не лошадь, — повторяю я, — так и нечего топтать сливы.
Каминскас ставит пустую бутылку на прилавок и, вместо того чтобы растоптать меня вместе со сливами, преспокойно выходит из лавки.
И когда я шагаю вместе с Иреной Мешкуте по улице, Каминскас уже глазеет на нас с ржавой костельной крыши.
— Спасибо тебе, Шатас, — говорит Ирена Мешкуте.
— Не за что, — отвечаю я, вздыхая, — такой уж у меня характер.
Мы подходим к общежитию учителей — к этому крысиному гнезду в прошлом. А оно отремонтировано, свежепокрашено, ничего не скажешь, заботятся у нас о воспитателях молодежи, быть может, даже больше, чем о самой молодежи, — чего еще надо, и канализация, и все прочие удобства, и газ пропан-бутан в неограниченном количестве.
— Спасибо тебе, Шатас, — повторяет у своей двери Ирена Мешкуте и даже пытается улыбнуться.
Я только пожимаю плечами и, набрав в легкие воздуха, полный решимости говорю:
— Как себе хотите, а я должен вам кое-что сказать. Можете обижаться, но такой уж у меня характер.
— Так заходи, Шатас, заходи. — И она отпирает дверь.
Я вхожу и осматриваю парижские и непарижские виды на стенах. Всевозможные здесь фотографии понавешаны.
— Как себе хотите, — перевожу я дыхание, — но сейчас не первое сентября и здесь не учительская… И вообще мне наплевать!
Ирена Мешкуте смотрит на меня, ничего не понимая, а я все больше волнуюсь, даже во рту пересохло.
— Будет вам представляться, — начинаю я снова, но безнадежно взмахиваю рукой, потому что Ирена выкатила глаза так, словно у нее не весь газ еще улетучился.
— Будет вам представляться! — выхожу я уже из себя, — Алюкаса Шовиниса хотите угробить! Не беспокойтесь, он и сам ищет смерти и найдет ее. Можете смеяться, можете хохотать, но он всюду вас… днем и ночью даже на небе видит.
Ирена Мешкуте молчит, и мне становится нестерпимо грустно. Я поворачиваюсь к двери и бросаю ей с горькой усмешкой:
— Что вы понимаете в любви!.. И живите себе, глотайте на здоровье газ… И ваш Алюкас Шовинис пускай разобьется о дерево… Я как человек вам, а вы… Всего вам хорошего, можете пожаловаться директорше.
И вот я уже у дверей, но она вся сморщилась, вроде сейчас заплачет, и хватает меня за руку:
— Обождите… обождите…
— А чего тут ждать? Дождя, что ли?
— Так что же мне делать? — Ирена Мешкуте совсем растеряна.
— Одевайтесь, и едем, — я вытираю со лба пот. — Можете принарядиться, и едем… Ну, бусы, какие-нибудь там, то да се… много не надо.
— Куда же мне ехать?
— К Алюкасу Шовинису, куда же еще… Праздник на травке устроим.
— На травке? — спрашивает Ирена Мешкуте совсем как ребенок.
— На травке… на травке, — передразниваю я, — не притащу же я сюда Алюкаса Шовиниса… Если он за все эти годы вам на глаза не показывался, думаете, возьмет сейчас и приедет запросто?
— Так это ты меня к нему приглашаешь?