— А Ясона я нашел, я его, можно сказать, и вырастил, — сообщил Матулёнис, когда мамаша вышла и этакой рысцой понеслась к ресторану. — А вот вернулся и запил… жену директора ресторана соблазнил. Сам пьет, а ей, бедняжке, пришлось сесть с ребятишками в автобус и уехать…
— Ай-ай-ай, — вздохнул толстяк, — скажите на милость, какая история! Непременно надо присмотреться к этому Ясону.
— Нет, вы не подумайте, что я осуждаю Ясона. Что из того, если весь город Ясонеляй над ним смеется да мальчишки за ним бегают. А может, он это назло, за то, что все его побросали, взял и жену своего друга совратил… Как себе хотите, но я не уважаю распутных женщин, я бы их палкой, палкой, было бы у меня только здоровье… Это я про вашу мадам говорю…
— Товарищ Матулёнис! — внезапно строго остановил его толстяк и встал. — Я попросил бы вас не оскорблять нашу подопечную без всякого основания. То, что у нее вообще никогда детей не было, товарищ Матулёнис, это точно известно. Петь-то она пела, но детей у нее не было. Вот и придумала себе в Смоленске сына, вот этого вашего Ясона, а тот, видать, просто пожалел ее, а вовсе не на смех назвал своей матерью. Такие-то вот дела, товарищ Матулёнис… А что за человек этот Ясон, откуда нам знать, только он все письма ей пишет и мандарины на Новый год присылает.
— А мне вот, поглядите, — вдруг глупо захихикал Матулёнис, — поглядите, какие меховые башмаки привез, — он хочет показать еще и перчатки, и шляпу, но толстяк из Веясишкиса уходит; под его тяжестью закачался автобус, и долго еще визжал стартер, словно его режут, пока зарычал мотор.
Ресторан почему-то заперт, и мамаша зря ломится в дверь, хотя наверху слышно пение и пьяные голоса. Толстяк тоже постучался кулаком в дверь, обошел вокруг ресторана и наконец под ручку усадил мамашу в автобус, загруженный постельными принадлежностями и открытыми ящиками с мороженой морской рыбой, которая вылупила на мамашу Ясона свои ко всему равнодушные, замороженные глаза.
Ясон запил. Он пьет день и ночь напролет и сам, наверно, не может уже вспомнить, когда и с чего началась эта дикая попойка.
Пранас Жаренас, с впалыми глазницами, но зато, не в пример Ясону, чистенько, досиня выбритый, в своем парадном черном костюме и в лакированных полуботинках, терпеливо наблюдает за Ясоном сквозь раздвинутые портьеры, опершись на буфетную стойку. Нынче Жаренас необычайно элегантен и строг — буфетчицы и официантки обращаются к нему сегодня только шепотом. А за столиком Ясона уже целая компания извечных ясонеляйских пьяниц, которые, словно мальки, льнут к Ясону — этой крупной и сильной рыбине, пьют за его здоровье, всячески ублажая его, ибо Ясон упорно стремится в широкие морские просторы.
Около четырех часов дня, когда ресторан начинает содрогаться от песен, Пранас Жаренас приказывает закрыть двери и никого больше не впускать. Ясон поднимается, раздвигает портьеры, окидывает директора ресторана блуждающим, пьяным взглядом и, ни слова не говоря, надолго запирается в туалете. Тогда Жаренас сам отпирает двери и энергично выпроваживает вон всех ясоновских собутыльников, и Ясон находит в зале лишь залитые столы, Жаренаса и официанток, которые ловко убирают бутылки и бокалы.
— А теперь посчитайте, — велит Жаренас буфетчице и официанткам, и те с ужасом протягивают своему шефу счет, указывая пальцем на неслыханную в Ясонеляй сумму, пропитую Ясоном со всей его компанией, и спрашивают шепотом:
— А кто будет платить?
— Ясон! — говорит директор. — Платите, Ясон, за все, что вы выпили, разлили и разбили.
— Где Рута, — спрашивает Ясон, — где ты спрятал Руту?
— Платите, Ясон, — резко обрывает его Пранас Жаренас, — потом поговорим, а пока что платите.
Ясон достает из кармана несколько смятых банкнотов, но Жаренас лишь мотает головой, и Ясон выворачивает наизнанку все свои карманы и планшетку, но там только разные документы и справки, щипцы, открытка с крымскими видами и две медали за спасение утопающих.
— У нас рублями, а не медалями расплачиваются. — Жаренас ехидно усмехается, и официантки понимают, что теперь можно смеяться. — Вашего золота нам тоже не надо.
— Окончилось, — по-детски удивляется Ясон.
— Что ж, — говорит Жаренас, — на сей раз я за тебя заплачу. — Он берет доху Ясона, вешает ее на стуле в буфетной, надевает пальто и выводит Ясона из ресторана. Красный солнечный шар уже садится за картофельным полем, Ясон весь съежился в своем пиджачке, засунув руки глубоко в карманы брюк, и в этот самый момент заводская труба мыловарни внезапно накреняется и рушится наземь.