-- Послушай, Бенедиктъ, вѣришь ты въ блаженныхъ дѣвъ? почти шопотомъ спросила Валли, какъ будто она боялась, что онѣ могутъ услышать ее.
Бенедиктъ призадумался, опустилъ голову и потомъ пожалъ плечами.
-- Гм! какъ сказать... то есть, я, вотъ, никогда еще ихъ не видѣлъ; а точно, есть люди, которые готовы жизнью поклясться, что это вѣрно.
-- Прежде-то я также не вѣрила; а когда, въ прошломъ году, пришла въ первый разъ -- сонъ мнѣ тутъ привидѣлся, да такъ это все явственно, живо было -- ну, совсѣмъ какъ на яву, ровно-бы и не сонъ, право! Вотъ, съ той самой поры, какъ только, случается что нибудь со мной -- сейчасъ вспоминаются мнѣ эти блаженныя дѣвы.
-- Что-жъ тебѣ привидѣлось-то?
-- Тебѣ извѣстно, кого я такъ люблю; онъ -- охотникъ, и вотъ изъ за него-то, въ прошломъ году, я была спроважена отцомъ сюда. Добравшись до этой избушки, я вошла въ нее и отъ усталости сейчасъ-же легла, уснула -- чутъ-то и приснились мнѣ блаженныя дѣвы, дочери Мурцолля, и стали онѣ угрожать мнѣ, что спихнутъ меня въ пропасть, если я не перестану думать о немъ...
Валли подробно разсказала Бенедикту видѣнный сонъ. Бенедиктъ, покачавъ головой, проговорилъ печальнымъ голосомъ:
-- Будь я на твоемъ мѣстѣ -- я-бы, знаешь, Валли, побоялся оставаться тутъ...
Дѣвушка тряхнула головой.
-- Да-ну, эка важность! Вотъ, ты-же охотишься за сернами, бьешь ихъ и ничего не боишься? Главное -- робѣть не надо. Послѣ того я много разъ перескакивала черезъ всякія трещины,-- и при каждомъ прыжкѣ, право, такъ вотъ и чувствовала, что будто меня тащитъ что-то туда... внизъ; да я не поддавалась, ну, никакой бѣды и не стрялось со мной.
Тутъ Валли выпрямилась и, съ вызывающимъ видомъ поднявъ свои крѣпкія загорѣлыя руки, воскликнула:
-- Покуда я владѣю ими -- нечего мнѣ бояться!
Это было не совсѣмъ по вкусу Бенедикту, который, странствуя въ одиночку по страшному Зимилаунскому глетчеру и по ледянымъ глыбамъ Дикой верхушки, получилъ наклонность къ мечтательности и вообще смотрѣлъ на многое не такъ просто, какъ смотрѣли другіе.
-- Ладно, будь-ка поосторожнѣе, замѣтилъ онъ:-- знаешь, Валли, забравшись-то больно высоко, какъ разъ головой стукнешься; ну, а тѣ-то, что наверху, не любятъ этого -- живо внизъ спровадятъ.
Дѣвушка промолчала.
-- Да и раненько, очень даже раненько заночевать тебѣ тутъ... Не знаю, какой-бы человѣкъ вынесъ все это!..
-- Ну, это что! Вотъ прошлою осенью натерпѣлась я здѣсь: куда было хуже! сказала Валли.
Они вошли въ хижинку.
-- Ежели человѣкъ не желаетъ слушать совѣтовъ, такъ и пособить ему, значить, нельзя. Ну, а что, если тотъ-то я не подумаетъ вознаградить тебя за всѣ твои мученья -- а? Тогда вѣдь не мѣшаетъ и голову ему расшибить?..
-- О, если-бы онъ все это зналъ -- навѣрно-бы вознаградилъ меня!...
И Валли вспыхнула и опустила глаза.
-- Неужели же ему ничего не извѣстно? удивился Бенедиктъ.
-- Ничего... Что-жъ, вѣдь онъ меня почти даже и не знаетъ.
-- Ну, такъ Богъ тебѣ судья! Да проститъ Онъ тебѣ, что ты полюбила, выбрала себѣ человѣка совсѣмъ посторонняго, чужаго,-- а вотъ, которые тебя любятъ... берегли, ласкали... отталкиваешь прочь!.. Нѣтъ, ужъ это, скажу я тебѣ, не любовь, а просто -- упрямство!...
Валли опять промолчала, да и Бенедиктъ умолкъ. Онъ, какъ и Клеттенмайеръ въ прошломъ году, принялся на прощаньи приводить въ порядокъ хижинку, устроивать жилище для Валли, и что можно было -- все сдѣлалъ: почистилъ, кое-что поправилъ, дровецъ притащилъ и -- протянулъ ей руку.
-- Ну, благослови тебя Богъ!.. Если-бы смѣлъ я посовѣтовать тебѣ что нибудь -- сказалъ-бы вотъ что: берегись, да молиться не забывай, чтобы злые духи совсѣмъ не завладѣли тобой!...
Онъ глядѣлъ на Валли, и она видѣла, сколько глубокой грусти было въ его глазахъ... Сердце сжалось у нея и ей дѣйствительно стало жутко, какъ будто злые духи были уже за плечами... Она, противъ воли, схватила руку Бенедикта -- защитника своего, до сихъ поръ такъ хорошо оберегавшаго ее, и пошла рядомъ съ нимъ, словно боялась одна остаться.
-- Ну, или теперь въ свою избушку; тутъ ужъ пойдетъ дрянная дорога. Благодарю, что проводила, прибавилъ Бенедиктъ и разстался съ нею.
-- Прощай-же! Помоги тебѣ Богъ счастливо домой вернуться! крикнула Валли ему вслѣдъ.
Онъ шелъ и ни разу не оглянулся. Войдя въ хижинку, Воли опять осталась одна одинешенька. Только Ганзль, да горные духи и были съ ней; но духи какъ будто стали милостивѣе, и самъ Мурцолль, озаренный яркими лучами весенняго солнца, даже ласково улыбнулся дѣвушкѣ, точно возрадовался старый, что къ нему возвратилась его дочка... А въ прошломъ году она была тутъ такой чужой, заброшенной! Каждая морщинка на челѣ Мурцолля была ей теперь знакома; Валли знала ужъ, когда онъ улыбался, когда гнѣвался,-- и совсѣмъ не стала бояться его, если даже и видѣла чело его окруженнымъ темными тучами, или слышала, какъ онъ, разсвирѣпѣвъ, принимался швырять внизъ лавинами... Словомъ -- она почувствовала, что великанъ этотъ пріютилъ ее, далъ ей мѣстечко на своей суровой груди. Бурные вздохи Мурцолля скоро сдунули съ ея сердца все то, что тяжелымъ бременемъ снова легло на него, когда она побывала внизу, и вотъ теперь она свободно вздохнула. Въ бурѣ есть что-то освѣжающее, животворное; она остужаетъ слишкомъ кипучую кровь и, шумя своими своими широкомощными крыльями, подхватываетъ душу человѣка, возноситъ ее высоко надъ землей, гдѣ камни и всякія тернія задерживаютъ, мѣшаютъ пугливо-робкой душѣ въ ея странствіи. Ушибется ребенокъ, заплачетъ -- ему дунутъ раза два на ушибленное мѣсто и скажутъ: "Ничего, до свадьбы заживетъ!" и онъ опять веселъ, смѣется... Такъ и отецъ Мурцолль дунулъ на грудь возвратившейся къ нему дочки, и глухую, тяготившую ея сердце боль вдругъ какъ рукой сняло. Валли стала спокойнѣе, свѣтлѣе смотрѣть на далекія долины; у нея на душѣ было такъ легко, и она опять начала надѣяться и ждать терпѣливо своего счастья.