Она обернулась, её взгляд был требовательным, экзаменующим: для Киры пришло время верных ответов.
— Мало, — согласилась она.
— А у тебя тут икра открытая. Смотри-ка, и чёрная, и красная. Пропадёт ведь.
Она смотрела, не отрывая взгляда, Кира заметалась — внутренне, не внешне. В плотном тумане толкались тёмно-сизые шары: страх, паника, предчувствие беды.
— Неужели тебе не жалко? — в голосе Николаевой звучала угроза.
— Жалко, — опустив глаза, эхом ответила Кира.
— Так я возьму?
— Возьми.
И напряжение тут же исчезло, Кира ощутила это физически, как улавливают еле слышный щелчок выключателя. И с этим щелчком шары, теснившиеся в её голове, лопнули. Стало нестрашно и легко, как будто что-то давило на плечи и спину, а теперь перестало.
Николаева заторопилась. Подхватив ладонями пузатые стеклянные банки, она пошла к выходу — через столовую, через гостиную, хотя из кухни был прямой выход в прихожую. Шла, стреляя глазами и словно расстраиваясь, что в этих серых пространствах так пусто.
В прихожей она быстро запихнула банки в свою пузатую потрёпанную сумку. Банки были объемные, и змейка не застегнулась, так что чёрные икринки смотрели наружу сквозь выступающий над краем стеклянный бок, словно в иллюминатор, и было в этом что-то безнадёжное.
Одевшись, Николаева подхватила пакет с подушкой, продела руку сквозь пластиковые ручки. В дверях остановилась и, задумчиво посмотрев сначала на себя в висящее у входа огромное зеркало, потом на Киру, сказала:
— Слышь, Кирк, ты мне денег не одолжишь? Правда, не знаю, когда верну. Тыщ пять. А?
Кира покорно кивнула. Она открыла ящик тумбочки, куда убирала деньги, выданные ей на хозяйство Диной, а раньше — Димой, и достала оттуда купюру. Николаева жадно следила за её движениями, её глаза загорелись, когда она увидела, что денег в ящике достаточно.
— А, может быть, десять? — торопливо спросила она, и Кира поспешно дала ей ещё одну купюру.
— Красиво жить не запретишь, — почему-то сказала Николаева, и впервые в её голосе послышалась искренняя эмоция. Она была счастлива, она развеселилась. И она ушла, пообещав не пропадать.
Кира поднялась в спальню, к неубранной постели и, взглянув в окно, увидела Николаеву, идущую к маршрутке. Николаева давно миновала мусорные баки, но пакет с подушкой всё так же болтался на её руке. Впрочем, в любом случае, Кире снова не пришлось ничего решать самой. Прежде это делали другие, и Николаева теперь была одной из них, самой неопасной, самой понятной, потому что вести себя с ней было несложно. Ей нужно было просто давать.
6. Старец уже, но свежа и нетронута старость у бога
Тайные гости Киры тасовались, как карты в колоде, с лёгкостью скользя мимо Дины и не встречаясь друг с другом. Николаева появлялась в выходные по утрам. Дина заглядывала не каждую неделю, в будни, и, как правило, вечером или днём, по пути с одной рабочей встречи на другую. Кирилл приходил ближе к ночи. Он фактически жил у неё — ел, спал, принимал душ. Кира стирала и гладила его рубашки и нижнее его бельё и аккуратно складывала в ящик комода в гостевой спальне. Комод то заполнялся, то пустел, и сложно было понять, как Кирилл определяет статус, в котором находится здесь. Он был совершенно равнодушен к ней: не злился, не разговаривал, почти ничего никогда не просил, принимал всё, что она давала, без возражений и раздражения. Иногда проявлял всё ту же заботу, но рассеянно и, скорее, автоматически, чем из желания сделать приятно. По-прежнему не бил. Впрочем, в его настороженных жестах, напряжённых движениях шеи, колючих взглядах, Кире виделась привычная угроза. Она знала, что рано или поздно он тоже сделает это — в конце концов, Дима ударил её не сразу.
Если бы Кира умела задаваться вопросами, она давно спросила бы себя, зачем Кирилл ходит к ней каждую ночь. Но она не привыкла подвергать действия сильных людей сомнению. Единственный вопрос, который волновал её, заключался в том, что будет, если о гостях узнает Дина. Впрочем, деваться ей было некуда: их присутствие ими самими было помечено как неизбежное, и Кира смирилась, как смирилась и с неизбежностью кары.
Впрочем, пока Дина не видела ничего. Она даже не заметила заварочный чайник, который Кира не посмела снять с подоконника. Занятая своими делами и мыслями, Дина впервые в жизни относилась к Кире безразлично. Чаши весов успокоились, стрелка замерла посередине. И вдруг оказалось, что для Киры нет большего блага, чем когда люди не относятся к ней никак. Для неё наступил покой, боль и страх отодвинулись, туман рассеивался, и Кира постепенно чувствовала, как меняется сама. Её тело становилось сильнее, мысли — яснее, голова — легче. Так чувствует себя человек, который восстанавливается после долгой болезни, снова начинает жить.