Стиговы топи.
— Что там написано? — спросила она, показывая пальцем.
— «Стиговы топи», — ответила музейная девушка.
— Что это значит?
— Это «Энеида», Вергилий. Эней спускается в Аид и видит устремившиеся к Харону души умерших. «Молви, о дева, — сказал, — что значит к реке устремленье?» Как-то так. И Сивилла ему объясняет, что Харон переправляет через реку только тех, кто был погребён. Почитайте, если интересно.
— Стиговы топи, — прошептала про себя Кира. — Энеида.
Слова ускользали от неё, они были непривычными, чужими, услышанными в первый раз. Она хотела повторить, но звуки смешались, в памяти не осталось ни названия, ни имени, ни сложно составленных строк. Она ничего не читала со школы и даже в школе не умела учить наизусть, и за двойки была бита, бита, бита Диной, но от постоянных побоев запоминала всё хуже и хуже. И Кира попросила:
— Запишите мне, пожалуйста, как это называется.
— Что называется? — музейная девушка обернулась, и оказалось, что она стоит уже в дверях, уже уходит.
— Книга…
— «Энеида»? Конечно. Давайте бумагу и ручку, я запишу.
Девушка выглядела удивлённой, озадаченной, и в Кириной голове взрывались ярко-красные шары жгучего стыда. Она скользнула мимо гостьи в прихожую и, вынув из ящика комода блокнот и карандаш, нашла страницу, свободную от телефонов бытовых служб и заказа продуктов из магазина.
«Энеида», Вергилий, книга шестая», — написала музейная девушка, а внизу оставила свой телефон и имя — Марина Панина. Почерк у неё был крупный и круглый, как она сама.
7. Замедленным раною шагом
Кирилл пришёл около полуночи. Увидев, что Кира ещё не спит — а она специально ждала его, не разрешая себе дремать — он молча прошёл на кухню, вымыл руки и сел на высокий стул у барной стойки. Кира, так же молча, положила на тарелку бифштекс с картофельным пюре, полила соусом и поставила тарелку перед ним. Он начал есть, а она вернулась к шкафчикам, достала чашку и налила ему горячего чая.
И после этого что-то случилось. Туман в голове сгустился, спасая от ужаса осознания. Это была реакция на утренние разговоры, на влившееся в дом золото солнечного света, на вопросы и искренний интерес, и записанное название книги. Этого словно оказалось слишком много для Кириных нервов, для её головы, для всей её жизни. Туман сгустился внутри и вне её, укутал коконом, но что-то было не так, тревожные сигналы, словно электрические разряды, пронизывали туман на периферии, где-то вдалеке, и потом в голову, искрясь, вплыл холодный фиолетовый наэлектризованный шар, и Кира поняла, что замерла с чашкой в руках и стоит, глядя в одну точку, а Кирилл не ест и смотрит на неё, прямо и пристально.
Осознание того, что она опять застыла, замерла, отключилась, и что её застали на месте преступления, спустило с цепи ужас. Эта сцепка, эта последовательность психических действий за десять лет брака с Димой стала неразрывной.
Рука Киры задрожала, заплясала на блюдце ослепительно-белая чашка, горячий чай выплеснулся из неё, попал на руку, Кира вскрикнула от боли, прикусила губу, постаралась удержать, но чашка уже падала на пол, на белую крепкую плитку, ударилась, подпрыгнула, разошлась осколками. Два больших раскрылись, как свежий белый бутон с чайной сердцевиной, мелкие брызнули во все стороны. Кира бросилась собирать, поскользнулась, в её пятку плотно вошёл острый фаянсовый шип. Было очень больно, гораздо больнее, чем обожжённой руке. Сознание отключилось, теперь Кирой руководила паника, и она, как всегда, полностью отдалась её лихорадочному течению.
Но внезапно оказалось, что сидит уже не на полу, а на придвинутом к раковине барном стуле. Вода включена, Кирилл зачёрпывает её горстью и умывает Кире лицо. Она видела каждый его жест, серьёзное и сосредоточенное выражение его глаз, видела — но не осознавала, не понимала, что происходит. В её словаре не было трактовок для этих жестов и этого беспокойства. По ступне текла горячая кровь, с подбородка на грудь капала, пропитывая футболку, холодная вода, тумана в голове не было, но и ничего другого не было тоже. Пустота.
А потом всё стало на свои места, потому что Кирилл поднял руку и замахнулся, широко и резко. И снова сработали отлаженные механизмы, она подтянула к груди колени и скрестила над головой поднятые руки, чтобы защититься от удара. И от этих движений ей даже стало легче, потому что Кирилл оказался понятым, таким же, как все. Она чувствовала его силу, втягивала её запах ноздрями, как животное. Она знала только два вида людей, одни были жертвы, как она или мама, другие были сильны и демонстрировали жертвам свою силу. Не всегда сразу, но рано или поздно должны были продемонстрировать.