Но удара не было. Две крепкие мужские руки лежали на её плечах, удерживая от падения с высокого стула, и мягкий низкий голос говорил что-то, как будто пел, приятным эхом отзываясь у Киры в груди. И она пошла сначала за этим эхом — тревожно, несмело, но туман внутри и вокруг неё снова стал густым, чтобы, как подушка, защитить от боли ударов, и сначала она не понимала, куда идёт. Но боли не было, и туман постепенно рассеивался, слова звучали всё отчётливее.
— Что случилось? Что с тобой? — спрашивал её Кирилл, а когда она открыла глаза и посмотрела на него настороженным, затравленным взглядом, вдруг понял: — Ты что, подумала, я тебя ударю?
Она ничего не ответила, но Кирилл убрал от неё руки, поднял их, развернув ладонями к ней, как будто сдавался, как будто хотел показать, что безоружен, и отступил на шаг назад.
— Я просто хотел достать чистое полотенце, я всю тебя залил.
Он показывал на шкафчик над мойкой, и Кира поняла, о чём он. Там действительно лежали полотенца, просто он слишком резко поднял руку.
В кухне было сумрачно, верхний свет не горел, но зато над мойкой и плитой сияли несколько встроенных светильников, и лицо Киры можно было различить в малейших подробностях. Он вдруг увидел тонкий шрам на её верхней губе, оставшийся после прямого удара кулаком в лицо; у неё тогда раскололся пополам зуб. Увидел ещё один шрам, выползающий на лоб из-под волос, почти незаметный, но довольно широкий.
— Тебя что, били?
Кира опустила голову.
— Так, — сказал Кирилл. — Так.
Голос его изменился, в нём больше не чувствовалось силы. И запах изменился тоже. Это была растерянность, но Кира не узнала её, она давно не видела растерянных людей. Ей было странно, что человек перестал быть сильным, но и слабым не стал тоже.
— Так, — ещё раз повторил Кирилл. — Давай по порядку. Нужно тебя вытереть, обработать рану на колене и ещё посмотреть, что у тебя с рукой. Сильно обожглась?
Он протянул свою руку к её руке — осторожно, словно боялся спугнуть раненую птицу. Взял её ладонь, покрасневшую там, куда плеснул кипяток, осторожно поднял рукав, чтобы понять, как велик ожог, и, конечно, заметил круглые светлые рубцы, которые теснились на её руке, как лица на той картине, название которой Кира внезапно вспомнила: «Стиговы топи», вот как она называлась. Простая бессмысленная последовательность звуков, вот что для неё были эти слова. Красивая и печальная последовательность.
Кирилл провёл по её руке пальцами, словно искал подтверждения тому, что видит, и — да, они действительно были там: круглые плотные застарелые шрамы.
— Это что, от сигарет? Старые? Тебя что, прижигали? Специально прижигали?
Дина не только прижигала её сигаретами, она много что делала с ней, и что-то оставило следы на Кирином теле, а что-то — нет. Кира не знала, как об этом говорить. А Кирилл смотрел на неё, держа за руку, впервые с момента знакомства смотрел и видел её.
Он достал полотенце и вытер ей лицо. Он вынул осколок из пятки. Он принёс из ванной губку, смыл тёплой водой кровь с её ноги и осторожно, как маленькому ребенку, помазал йодом и наклеил пластырь. Он нашёл спрей от ожогов и обработал её руку. Он принёс из спальни свежую одежду и, пока она переодевалась в гостиной, убрал в кухне осколки и вымыл пол.
А когда она, хромая, медленно вошла в кухню, он перестал водить по полу тряпкой и выпрямился в полный рост. Они стояли, смущённые, не зная, что делать и как говорить друг с другом, словно здесь и сейчас встретились в первый раз в жизни.
— Хочешь, я буду спать в другой комнате? — спросил он. — Или, хочешь, я вообще уйду?
Кира покачала головой, и он остался. Всё осталось, как было, за исключением того, что теперь они видели друг друга.