— Хочешь, я ещё что-нибудь сыграю? Или нет?
И чтобы он прекратил говорить, спрашивать, пытать её голову, в которой больше не было обезболивающего тумана, Кира сказала:
— Сыграй. Я хочу, чтобы ты сыграл. Но только чтобы было как та, первая. Не как вторая.
Кирилл поднял голову, подумал и, готовясь коснуться струн, сказал:
— То есть, ничего тревожащего?
И потом она не слышала голоса, как не слышала перебора гитарных струн. Просто стало спокойно. Он развернул над ней огромное синее небо с белоснежными облаками, и облака эти падали вниз, на бескрайнее поле, на вызревший хлопок. В ручье плескалась рыба, чешуя ослепительно блестела на солнце, от ручья веяло свежестью и чистотой. Через хлопковое поле шли дедушка и бабушка, а за ними мама — уже взрослая, с Кирой на руках, но ещё не сломанная, ещё с улыбкой, и жизнь была опять спокойной и счастливой. Это была жизнь до бесконечного страха. Это было время, когда Кира умела хотеть.
Звук стих в пустом и гулком доме, но остался у Киры в голове, и она вдруг отчётливо поняла, что хочет. Мало того, она, оказывается, уже говорила это вслух, не успев понять, что делает:
— Я знаю, чего хочу. Хочу знать, что написано на твоей гитаре.
— «Вэл», — ответил Кирилл.
Он встал, прошёлся по комнате, включил прикроватную лампу, поднёс гитару поближе, и, приподнявшись на локте, Кира увидела в сплетении линий эти три буквы.
— Друзья меня так зовут по старой памяти, ещё с детства. Вэл — сокращение от фамилии, Валентинов. А гитара — подарок жены. Ей нравилось меня так называть.
— Вэл, — повторила Кира. — Вэл.
Она старалась дышать глубоко и ровно, но на самом деле задыхалась, потому что он был рядом, потому что она чувствовала его тепло, и губы его были так близко.
— Ну, и чего ещё ты хочешь? — спросил Вэл. Она испугалась, подумала, что он разгадал её чувства, и спрашивает именно об этом, и потому неожиданно сказала:
— Хочу щенков.
— Каких щенков? Просто щенков?
— Но это невозможно.
— Почему?
— Дина не разрешит. Ни за что не разрешит.
— А ты не говори ей.
Кира отстранилась от него, потому что боялась, что не сможет держать себя в руках. Делая вид, что просто думает, пожевала губу, упала на спину, головой на подушку. Ей нужен был воздух, нужно было отойти от него хотя бы на полшага. И тогда она сказала:
— Во дворе есть сарай для инструментов, он почти пустой. Можно прятать их там. Хотя она всё равно узнает. Ну и пусть узнает. Хуже, чем было, уже не будет.
За мусорными контейнерами стояла густая полоса ивняка, в которой скрывалась сточная канава. За канавой начиналось поле, заросшее густой травой. И по другую сторону от дороги тоже были канава и поле, только без ивняка — невероятный простор, над которым мерцало звёздами холодное апрельское небо. У Киры дух захватило, она упивалась новизной своего существования, как упиваются подростки, у которых всё случается впервые: и вечное небо наполняется новыми смыслами, и страшная прежде ночь манит тайнами, и даже терпкий запах помойных баков не раздражает, но делает живым и реальным то большое, что окружает маленького человека.
Лучи двух мощных фонарей обшарили площадку вокруг мусорных контейнеров, но щенков тут не было. Вэл нашёл их в зарослях ивняка, где они свернулись клубком в песчаной ямке у самых корней. Щенки были тёплые, размякшие, тяжёлые, со слипающимися от сна веками. Но едва они очутились на дороге и почуяли запах принесенного Кирой мяса, как глаза их широко распахнулись, хвосты бешено забили по воздуху, и мгновенно повлажнели суховатые спросонья носы. Мясо закончилось быстро, так же быстро были слизаны с ладоней кровавые его отпечатки, и носы, скользкие, как маслята, стали тыкаться Кире в лицо, в шею, под мышки и в бока. Она смеялась: тихо, хрипло, неуверенно, отмахивалась мягкими, расслабленными ладонями, и тут же подгребала щенков под себя, словно птенцов. Она сидела на корточках посреди ночной дороги, её фонарь лежал рядом и освещал ботинки Вэла и немного асфальта. Остатки его луча пожирала темнота полей позади, и это было волшебно, словно новогодняя сказка. Щенки были тяжёлые, широколапые. Они врезались в Киру, как снаряды в подушечном бою, и она не выдержала, повалилась на асфальт, и её смех перестал быть зажатым и хриплым, Кира взвизгнула и расхохоталась чисто и звонко, но замолчала, когда Кирилл коснулся её плеч, чтобы помочь встать. Руки его были обжигающе горячими даже сквозь тёплую куртку. Он поднял её, поставил на ноги и наклонился, разглядывая её изменённое смехом лицо. И тут она впервые почувствовала, что страх может быть разным, и испугалась сладко и горячо: того, что он поцелует или не поцелует её.